Бедная Настя. Книга 5. Любовь моя, печаль моя
Шрифт:
За расстрелом рабочих последовала небывалая для Парижа жара и холера, от которой город опустел, и политическая жизнь получила временную передышку.
Де Морни и впредь оставался верен России, о которой позже говорил: «У этой страны много возможностей, и время работает на нее».
Анна же от этих проблем и забот большой политики была бесконечно, как ей казалось, далека. Она не приняла новое предложение графа Киселева вернуться домой. Анна думала только об одном и жила одной надеждой — найти хотя бы какие-то следы своего пропавшего мужа. И, едва оправившись от
ЧАСТЬ 2
ПАРИЖ — ИТАЛИЯ — ПАРИЖ
Глава 6
Свет в конце тоннеля
Анна проснулась неожиданно. Но не в тревоге и волнении — ею внезапно овладели такие ясность и бодрость, что она почувствовала готовность действовать немедленно и решительно. Напряжение, в котором обстоятельства держали ее последние дни, исчезло как будто само по себе — прошло, растворилось в привычном ритме жизни, в знакомых заботах о доме, о детях. О будущем, пока казавшемся совершенно невнятным и бесконечно далеким.
Какое-то время Анна еще жила по инерции: ей думалось — целую вечность, но минули лишь два дня с тех пор, как был разоблачен Писарев, и граф Киселев сообщил Анне о том, что барон Корф — вне подозрения, и предложил свою помощь для возвращения в Россию. Но как она решится оставить Владимира одного? Не протянуть ему руку, не ответить на безмолвный призыв? Разве он не колесил много лет назад по заснеженному Петербургу, пытаясь разыскать ее и вызволить из беды? Разве бросил одну? И неужели она позволит сомнению убедить себя в его гибели?
Анна чувствовала — Владимир жив. Он был рядом с нею каждую минуту, но не как воспоминание или наваждение. Просто Анна знала, что он есть — он здесь, на этом свете, и пусть в другом месте, даже в другой стране, но он дышит, он ходит по земле, он существует. И не только в ее воображении. И хотя Анна замечала, что Киселев смотрит на нее с сочувствием, и Варвара украдкой утирает слезы, она ни на минуту не расслабилась и не стала себя жалеть. Ибо нет повода для печали и причин для безутешной тоски.
И сегодняшний сон тоже был в руку — Анна увидела себя и Владимира маленькими. Как будто играют они в саду в имении Корфов в Двугорском — вокруг цветут яблони, белые, как снег, и сиреневые, как облака на закате. Легкий ветерок облетает кроны и сдувает с них цвет, и сыплется он с небес, словно дары благодатные. А они с Владимиром, совсем еще дети, бегают друг за дружкой, утопая в шелку лепестков, — играют в салочки. То он ее настигает, то она за ним вприпрыжку несется по мягкому зеленому травяному ковру. А потом как будто все никак не встретятся, лишь тянут руки навстречу и смотрят, глаза в глаза — зовуще и печально.
Все — больше мешкать нельзя. Тратить время на пустые упования бессмысленно — пора наконец выйти из дома. Надо искать! Да весь Париж перевернуть, но найти Владимира!.. И чуть свет Анна, одевшись так, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, распрощалась с Варварой и слугами и направилась на улицу Каменщиков.
Однако на все ее расспросы трактирщик отвечал с видимой неохотой и все намекал, что не хочет ни в чем быть замешанным. Ну и что, что муж мадам оказался случайно втянут в ту бойню? И потом, кто сказал, что случайно?
Полиция, поняла она. Анна знала от супругов Боннэ, что сыск, чуть подрастерявший свои позиции в первые дни после революции, постепенно опять набирал силу и вместе с национальной гвардией с новым рвением взялся за прежнее дело — выслеживать и вылавливать. Правда, не столько разбойников и мародеров, сколько бунтовщиков или подстрекателей.
Ничего не дали Анне и расспросы обитателей улочки. Те, кто открывал ей двери, сначала думали, что она просит милостыню или ищет какой-то работы, а, вникнув, о чем она расспрашивает, тотчас отмахивались — шла бы ты себе прочь, сердешная, нам и без тебя забот хватает. Что могла Анна сделать, что сказать? Дома здесь и впрямь здорово пострадали. Повсюду на стенах заметны были выбоины от пуль, окна в домах, особенно на первых этажах, остались до сих пор разбитыми — их залатали кое-как: где дощечку прибили, где старой тряпкой занавесили.
Булочник, когда она, устав от хождения и расспросов, прислонилась к витрине, тут же выскочил на улицу со скалкой. Видимо, тоже издалека принял за нищенку, но потом присмотрелся: перчатки с короткими пальцами, конечно, не новые, не одну стирку прошли, но пальцы — ухоженные, белые, ногти — полированные. Да и лицо, хотя и скрыто наполовину под старой рваной кружевной сеткой, придерживающей выцветшую и давно потерявшую форму шляпку, но гладкое, ровное, молодое. Может, и не из аристократов, но в услужении точно в хорошем доме жила и пребывала в достатке. А то, гляди, она и из этих — из продажных женщин, у них работа тоже не пыльная.
— Мадам? — спросил булочник, задавая одним этим словом сразу три вопроса: чего изволите — покупать или стены отирать, не нужна ли вам моя помощь и не будут ли у меня от вас неприятности?
Анна вздохнула. Уж больно булочник не был похож на человека, с готовностью способного откликнуться на ее просьбу. Но все равно решила не сдаваться — вынула из маленького старого ридикюля, позаимствованного у мадам Боннэ, небольшой овальный портретик — подарок Владимиру от Сони, которая стала со временем весьма искусной художницей. Сколько раз Анна сегодня его доставала! Соня нарисовала Корфа в один из приездов в Двугорское, когда все вместе отмечали тридцатилетие барона. С того момента Владимир и не изменился, кажется, совсем — та же капризная челка, взгляд, будто погруженный в себя, красивый абрис губ.
— Любовник, что ли, бросил? — грубовато спросил булочник, едва взглянув на портрет.
На всякий случай Анна не стала ни опровергать, ни подтверждать его предположения — просто кивнула: дескать, как хочешь, так и понимай.
— Мужчина, по всему видно, кровей благородных, — признал булочник и подумал про себя: точно, экономка или служанка. — Зря ты это, такие не возвращаются. Или… Так ты, наверное, беременная? То-то смотрю, что бледная очень.
— Да. — Анна опустила голову, чтобы не выдать блеска глаз, загоревшихся в надежде.