Бедняков не убивают…

На протяжении двух часов эта дурацкая фраза приходила Мегрэ на память раз десять или двадцать, она преследовала его, словно назойливый припев случайно услышанной песенки, она вертелась и вертелась у него в голове — и невозможно было от нее отделаться, он даже несколько раз произнес ее вслух. Потом у нее появился вариант:

Августовский, по-отпускному пустоватый Париж изнывал от зноя. Жарко было уже в девять утра. В обезлюдевшей префектуре царила тишина. Все окна, обращенные к набережным, были распахнуты настежь. Войдя к себе в кабинет, Мегрэ первым долгом скинул пиджак. В эту минуту и раздался звонок от судьи Комельо.

— Загляните-ка, пожалуйста, на улицу Де-Дам. Этой ночью там произошло убийство. Комиссар полицейского участка рассказал мне какую-то длинную, путаную историю. Он сейчас на месте происшествия. Из прокуратуры туда раньше одиннадцати никто прибыть не сможет.

Уж это всегда так: только ты собрался провести спокойный денек в тишине, в прохладе — бац! — сваливается на тебя какая-то дрянь, и все к черту!..

— Идем, Люка?

Конечно, легковушку оперативной группы успели куда-то услать, и надо было добираться на метро, где пахло хлорной известью и где Мегрэ вдобавок пришлось загасить трубку.

…Нижний конец улицы Де-Дам у выхода на улицу Батиньоль. Солнце печет. Сутолока. Пестрота. На тележках вдоль тротуаров — горы овощей, фруктов, рыбы. Перед тележкой плотной стеной — хозяйки, осаждающие всю эту снедь. Разумеется, у дома, где произошло убийство, толпится народ, мальчишки, пользуясь случаем, носятся взад-вперед, визжат, орут.

Обыкновенный семиэтажный дом. Для съемщиков с более чем скромным достатком. В нижнем этаже — прачечная и лавка угольщика. У подъезда стоит полицейский.

— Комиссар ожидает вас наверху, мосье Мегрэ… Это на четвертом. Проходите, господа, проходите!.. Ну что тут смотреть… На дороге-то хоть не стоите, посторонитесь!

Какое преступление могло совершиться здесь, в этом доме, где живут маленькие, незаметные люди — народ, как правило, честный? Какая-нибудь драма любви и ревности? Но фон даже для этого неподходящий.

Четвертый этаж. Широко распахнутая дверь, за ней кухня. Там шумная ребячья возня. Их трое или четверо — подростки лет по двенадцати-шестнадцати. И женский голос из другой комнаты:

— Жерар, оставь сестру в покое, слышишь!..

Голос визгливый и в то же время усталый, такой иногда бывает у женщин, потративших всю жизнь на мелочную борьбу с повседневными невзгодами.

Входная дверь отворилась, и Мегрэ увидел жену убитого. Это она кричала сейчас на Жерара. Рядом с ней стоял участковый полицейский комиссар. Мегрэ пожал

Женщина взглянула на Мегрэ и вздохнула, точно говоря: «Еще один!»

— Это комиссар Мегрэ, — объяснил участковый, — он будет вести следствие.

— Значит, рассказывать все сначала?

Комната, которая одновременно служит и гостиной и столовой, в одном углу — радиоприемник, в другом — швейная машина. В открытое окно врывается уличный шум, дверь на кухню тоже открыта, и оттуда несутся крики и визг детей. Но вот женщина прикрыла дверь, и голоса смолкли, точно внезапно выключенное радио.

— Такое могло случиться только со мной, — проговорила она со вздохом. — Садитесь, мосье. Может быть, выпьете чего-нибудь? Я подам. Прямо не знаю…

— Расскажите мне, но только ясно и просто, как это произошло.

— Так ведь я ничего не видела, что же я буду рассказывать?.. Мне все кажется, будто и не было ничего. Вернулся он домой, как всегда, в половине седьмого. Он никогда не опаздывал. Мне даже приходится всякий раз давать ребятам шлепка, потому что он любил садиться за стол сразу, лишь только придет…

Она говорила о своем муже, чей портрет — увеличенная фотография, где они сняты вместе, — висел на стене. И не потому, что трагически погиб ее муж, эта женщина выглядела такой подавленной и несчастной. С портрета она тоже смотрела пришибленно и покорно, будто на ее плечи были взвалены все тяготы мира.

Что касается мужа, то фотография запечатлела усы, крахмальный стоячий воротничок и лицо, выражавшее самую безоблачную невозмутимость, в этом человеке все было так заурядно, так ординарно, что, встретив его даже в сотый раз, вы бы не обратили на него внимания.

— Он вернулся в половине седьмого, снял пиджак и повесил его в шкаф со своими вещами он всегда обращался аккуратно, это надо правду сказать… В восемь пришла Франсина — она работает, я еще оставила ей обед на столе…

Вероятно, она уже рассказывала все это полицейскому комиссару, но чувствовалось, что, если бы от нее потребовали, она могла бы повторять свой рассказ снова и снова, все тем же плаксивым голосом, и взгляд у нее был бы при этом все такой же тревожный, как будто она боялась что-нибудь забыть.

Ей было лет сорок пять, и в молодости она, вероятно, была хорошенькой, но с тех пор прошли долгие годы, а ее каждый день с утра до вечера одолевали домашние заботы…

— Морис уселся на свое любимое место, у окна… как раз там, где теперь сидите вы. Это его кресло… Он читал книгу, но иногда вставал, чтобы отрегулировать радио…

В этот вечерний час в домах на улице Де-Дам нашлось бы, наверное, не меньше сотни мужчин, занятых тем же самым, — мужчин, которые, отработав целый день в конторе или в магазине, отдыхали теперь у раскрытого окна за чтением книги или вечерней газеты.