Бедные богатые девочки, или Барышня и хулиган

Колина Елена

– Какой он милый, – кивает на него Даша. – По-моему, Юле жалко для него медали!

Вместо Марины ей отвечает Женька:

– Неловко получилось…

Он подходит к Марининому отцу, долго с ним разговаривает и делает рукой приглашающий жест в сторону главного стола. «Нет-нет, спасибо, я лучше тут останусь», – кажется, отвечает отец, теребя в руках все-таки нашедшую его медаль.

Марина с Женькой тоже получают медаль – на золоченой поверхности затейливым шрифтом выгравировано: «Да будет ваша серебряная свадьба в 2005 году!»

Гости

Женькиных родителей сначала только солидно переговариваются, сидя на своих местах, но постепенно выпивают, раскрепощаются, и вот они уже танцуют в кругу вместе с Юлиными друзьями. Некоторое время свадьба гуляет самостоятельно, без тамады. Теперь взрослые гости сами хотят веселиться, дружить и заводить романы. Они с некоторым недоумением обнаруживают на свадьбе еще одну компанию молодежи, друзей Маринки и Женьки, и, кажется, испытывают желание строго сказать: «А теперь, дети, идите в свою комнату и закройте за собой двери».

Но тамада еще не отработал свои деньги и опять требует всеобщего внимания. На этот раз он предлагает жениху и невесте разделить между собой каравай. В качестве каравая используется буханка черного хлеба за четырнадцать копеек. Марина, смеясь, крепко держит каравай, а Женька стоит рядом и пытается скрыть неловкость фальшивой улыбкой.

– Давай, жених, – науськивает Женьку бодрый тамада. – Это русский обычай такой, сколько каравая сейчас себе оторвешь, столько потом власти в семье и получишь!

Евгения Леонидовна, волнуясь, напряженно наблюдает за русским народным действом, ей хочется, чтобы у Женьки было много каравая и много семейной власти. Марина, уставшая быть ангелом, со зверским лицом вцепилась в буханку, глаза посверкивают упорным огоньком. Женька вяло пытается оторвать свою половину, но ему с трудом удается отщипнуть от Маринкиного хлеба всего лишь маленький кусочек. Евгения Леонидовна натянуто смеется, стараясь скрыть свое разочарование, тамада профессионально выдает неожиданно тактичный комментарий, и после небольшой заминки свадьба продолжается.

Алка теперь всегда приходила с Игорьком, а перед майскими праздниками вдруг зашла одна.

– Он меня избил, – произнесла Алка так обыденно, как будто уже успела к этому привыкнуть. – И бил все время по животу, думал, что у меня будет выкидыш. Но никакого выкидыша не было… Что будем делать? – Оцепенев от ужаса, она смотрела на Дашу застывшим взглядом.

Алка не плакала и не возмущалась Игорьком, в ней проглядывала какая-то усталая покорность. Это не был больше теплый школьный медвежонок, а была беременная женщина, которую били за то, что она беременна.

Даша взглянула на Алкин плоский живот.

– Почему ты не сделала аборт раньше? – спросила она, пробуя на вкус слово «аборт».

– Я сначала не поняла ничего, потом думала, может, он захочет на мне жениться… А как я пойду в консультацию, я боюсь!

– Пойдем завтра вместе, – предложила Даша, приятно ощущая свою необходимость.

Девочки долго и неумело считали сроки Алкиной беременности,

сначала на пальцах, потом чиркали ручкой в маленьком календарике с изображением солдата Советской армии с бодрым лицом и автоматом наперевес. Получалось, что у Алки было уже почти три месяца.

– Завтра мы пойдем к Юле, – твердо сказала Даша. – По-моему, аборт можно сделать до определенного срока, тебе, наверное, уже срочно надо делать.

– Давай только не завтра, – попросила Алка.

Назавтра девочки сидели в покрашенном отвратительной зеленой краской коридоре и рассматривали картинки на стенах, изображающие вперемешку толстых младенцев у материнской груди, бледные спирохеты и веселые гонококки. Обе дрожали так, что, когда Юля, высунувшись из кабинета, махнула им рукой, не сразу смогли подняться со своих мест и вползли в кабинет, подволакивая за собой негнущиеся ноги.

– Даша, садись к столу, Алла – быстро на кресло! – скомандовала Юля, не поднимая головы от чьей-то карточки. Она и у себя дома отличалась деловитостью и командным голосом, а уж при виде этой чужой властной Юли в белом халате девочки оробели окончательно.

Алка на кресле и Даша у стола с карточками одновременно сжались и закрыли глаза, как будто Юля осматривала обеих.

– Ну что, Алла, сдавай анализы, – мгновенно осмотрев Алку, деловито сказала та и протянула ей целую кипу направлений. – И не затягивай, у тебя одиннадцать недель. Ты должна успеть до праздников, иначе ни один врач не возьмется тебя абортировать. Будешь рожать!

Полностью распавшаяся на части Алка смогла задать только один вопрос:

– Юлия… – Она запнулась, пытаясь вспомнить Юлино отчество. – Юлия Владимировна, а у меня на майские праздники родители приезжают, меня выпишут до Первого мая?

Юля, не затрудняясь ответом, брезгливо взглянула на Алку, видимо, сомневаясь, стоило ли связываться с умственно отсталыми Мариниными подругами. Ухватившись друг за друга и повторяя «спасибо, большое спасибо», девочки задом выползли из кабинета, уронив на пол коробку конфет для Юли.

В больнице Алку обманули – обещали по знакомству выпустить в день аборта и забыли. Родители были дома, а лимит вранья по поводу ее отсутствия уже исчерпан.

Когда Алка попадала в экстремальную ситуацию, в ней, всегда такой флегматичной, просыпалась необычайная решимость. Поскольку все, что возможно, было соврано, она просто сбежала из отделения – сунула нянечке пятерку и попросила выпустить ее через черный ход.

Первого мая, в день международной солидарности трудящихся, Алка вывалилась из черного хода больницы в сером больничном халате, без трусов, в огромных разношенных тапках и попала прямо в толпу демонстрантов с красными флагами и портретами вождей. Она шла вместе с кричащей «ура» демонстрацией и придерживала руками тряпку между ногами, выданную в больнице вместо трусов. Толпа донесла ее до Садовой, где, чуть не потеряв тапок, она и нырнула в Дашин двор, серой мышью прошмыгнув мимо милиционера.