Бедные (Империя - 2)
Шрифт:
Отряд выравнивал свои ряды. С опушки леса доносился яростный рев. Отдельные рабочие еще выбегали из-за сосен, они не хотели верить, что дело проиграно. Брань и угрозы оглашали воздух, кто-то выстрелил. Солдаты взяли на прицел. Бежать! Но вдруг в свете прожектора появилась фигура одичавшего человека с обнаженной грудью, в очках; он тащил какого-то коротышку, а тот кричал и отбивался, стараясь вырваться. Гологрудый взмахнул руками, и коротышка полетел прямо под выстрелы. Отряд дал залп. В куцего человечка попала пуля, но, уже падая на колени, он забился, задергался
– Не надо стрелять! Я не виноват!
Потом упал на живот, стал скрести пыль ногами и руками и умер. Это был предатель Яунер.
В лесу закричали:
– Молодец, Гербесдерфер!
И, спотыкаясь, рассыпались между деревьями. Бальрих - с ними. Но вдруг, обессиленный, свалился на кого-то в овраг. Человек застонал, и по его стонам Бальрих тут же узнал Ганса.
– Это ты, мальчик?
– Бальрих зажег спичку.
– Ты шел вместе с нами? Ты весь в крови...
– Но, увидев, что Ганс без сознания, пробормотал: - Пролил за нас кровь, а я остался невредим.
Он взвалил его на спину и стал выбираться из оврага, обходя стволы, чтобы не ушибить Ганса. Из окон виллы "Вершина" лился свет. Она стояла на холме, белая, заброшенная, оцепленная солдатами. "Я отнесу его туда, - решил Бальрих, - пусть меня арестуют". Но не успел он выйти из леса, как Ганс очнулся.
– Что ты делаешь? Беги отсюда!
– Подросток из последних сил так схватил за голову Бальриха, что чуть не свихнул ему шею.
– К тебе!
– потребовал Ганс.
– В твой корпус!
Но тут рабочий споткнулся, и Ганс снова потерял сознание.
Бальрих покорился и пошел в обход домой. Это заняло половину ночи. Лес, дорога - все было оцеплено войсками, кроме рабочих корпусов. Да и кого им там искать? Никто еще не возвращался; Даже ворота стояли открытыми настежь. Бальрих бережно опустил мальчика на свою койку и стал перед ним, сложив руки. "Настоящий герой, - думал он.
– Кто заставлял его идти с нами, и что ему за дело до нас?.. Так вот каковы они; истинные герои! А нам, бедным, даже это не дано".
Он стоял, глядя на мальчика, как будто сам не тащил его на руках чуть не всю ночь и не уложил на эту постель. Он долго смотрел на него из-под сдвинутых бровей и вдруг, опомнившись, кинулся перевязывать. Покончив с перевязкой, Бальрих, глядя перед собой, сказал:
– Семнадцать лет, богат, а идет с нами, бедными, с нами, кому ничего не осталось, кроме отчаяния.
Мальчик, не открывая глаз, слабым голосом спросил:
– Отчаяния? Разве ты не был счастлив, Карл?
Бальрих отвечал:
– Да, как может быть счастлив самоубийца в час избавления, после долгих страданий.
Юный богач улыбался, не размыкая век.
– Это было прекрасно, точно праздник. И как светло! И эта арка в розах! Победа!
– бормотал он в бреду.
– И мы плывем по небу!
А Бальрих в ответ:
– Нет, тяжела наша жизнь на земле, и мы знаем, что лечь в эту землю цель нашего пути.
– Все принадлежит нам - свобода, счастье!
– Пустые слова, - ответил
– Кто верит им?
Богач открыл глаза. Их горячечный, восторженный блеск вдруг затуманился печалью:
– Вы не верите в счастье даже в такую ночь?
– Пиршество богов не для нас.
– Зачем же вы тогда бунтовали?
– А ты?
– спросил Бальрих. Он стоял перед Гансом, укоризненно глядя на него.
– Ты уже забыл?
Разгоряченное лицо мальчика побледнело, и он в ужасе прошептал:
– Лени! Я хотел умереть за нее! Как я мог забыть о ней?
– Обняв Бальриха, скорбно склонившегося над ним, и прижавшись к его груди, Ганс разрыдался: - Какие мы несчастные, - промолвил он.
Сейчас их ничто не разделяло, и они предались своему горю.
Утро едва забрезжило, когда Ганс в испуге очнулся.
– Беги! Тебя будут искать!
Бальрих равнодушно махнул рукой.
– Куда? Бесполезно.
– Там, в моем пиджаке, деньги. Возьми...
Ганс запнулся. Гримаса на лице друга напомнила ему, что это были за деньги.
– Отдай их отцу. Твой отец тебе друг.
– И, увидев, что губы мальчика задрожали, Бальрих спросил: - Ты разве не хочешь домой?
Ганс опустил голову, ему было стыдно признаться в этом желании. Все же он позволил Бальриху одеть себя.
– Пошли кого-нибудь узнать, - шепнул он ему на ухо.
– Солдаты, наверно, уже ушли, а Геслинг еще не вернулся.
– Разве его не было? Не было там, в эту ночь!
– Бальрих расхохотался. Нам-то, мятежникам, следовало бы это знать!
– Он хитрый, - протянул мальчик, - если встретишься с ним, берегись!
– А теперь он вернется? Ну, что ж, пойду. Твои родные придут за тобой. Прощай, мой милый мальчик, поправляйся и будь здоров!
– И ты будь здоров, - сказал Ганс Бук серьезно и задумчиво. Они обменялись крепким рукопожатием, как мужчины, которые и без слов понимают друг друга.
Бальрих послал какого-то парнишку к отцу раненого Ганса, а сам отправился на пожарище. Над развалинами еще курился дым; Бальрих посмотрел кругом. В этих развалинах, в этом запустении, казалось, еще жила ночь мятежа. Забастовщики попрятались, скрылись и Динкли, и лишь Клинкорум все еще стоял над своим погибшим добром, бормоча и размахивая руками, словно мельница крыльями. Бальрих прошел мимо, выискивая среди придорожных деревьев такое, в ветвях которого можно было бы спрятаться.
Взбираясь на дерево, он тотчас узнал его. Вот и сук, на котором он когда-то хотел повеситься. Все это началось здесь, и события опять привели его сюда. А эти два момента отделяли один от другого борьба, испытания, падение и восстание, схватка не на жизнь, а на смерть, продолжавшаяся до столь печального конца. Ты уже тогда предвидел его, бедняк, предвидел свою гибель. Если бы ты все-таки ушел из жизни еще тогда! Теперь это слишком трудно; все, что ты выстрадал с тех пор, бунтует в тебе и противится самоубийству. Если умирать, так умирать в бою, и пусть враг погибнет вместе с тобою!