Бедные овцы
Шрифт:
Марина Ивановна упала навзничь на кровать и сразу заснула. Даже, если бы её били по щекам, она бы всё равно отключилась. Но почему-то последним краешком сознания она точно знала, что ни за что не проспит. Рельсы под дымящимся паровозиком горели адовым огнём.
5
На этот раз он не закрывал лицо капюшоном. О, видит Бог, лучше бы он прятался, как вчера. Лицом это был мальчик, студент или пэтэушник, но глаза, о Боже, эти глаза. По глазам ему было лет триста. Марина Ивановна заметила, что руки её дрожат,
Что со мной случилось месяц назад, если я сегодня оказалась здесь? Кто всё это сделал? Это не могла быть я. Не перед людьми, но внутри себя, я всю жизнь кичилась своим здравомыслием, своей холодноватой определённостью. Что же случилось? Почему ноги и руки у меня дрожат, почему я боюсь этого мальчика с глазами мертвеца?
Мысли её прыгали, неслись, толкая друг друга.
Но тут же, словно свежий воздух, её накрыла мысль надежды - ведь ничего ещё не случилось! Любую ошибку можно поправить, надо просто признать, что произошла ошибка.
– Я передумала,- спеша, что забудет такую простую спасительную мысль, выпалила Марина Ивановна.
Чужак чуть шевельнулся, но Марина Ивановна знала каждой клеткой своей запуганной замученной души, что на самом деле он остолбенел. Это едва уловимое шевеление было болью остолбенелости. Удар был такой силы, что человек не успел подготовить к нему своё человеческое мягкое тело, и тело выдало причинённую боль.
Пальцы Марины Ивановны теперь уже скакали без остановки, она отбросила сигарету и больше не курила. Сердце трепыхалось, спину, вместо липкости и нечистоты, обдало жаром, потом холодом, потом она уже ничего не замечала и ничего не соображала.
– Как это?- усмехнулся парень. Он взял себя в руки, но злость, что некто застал его врасплох, и видел его слабость, эта едкая злость грызла его. Слабость возможна во всяком человеке, но только не в нём.
– Передумала,- выдохнула Марина Ивановна, спеша.
– Как это?- громче спросил незнакомец.
– Не знаю.
В один этот миг всё тело её стало спокойным, а мысли ясными. Ни дрожи, ни бешеного сердцебиения. Нос уловил запах воды, а уши урчанье агрегата с другого берега. Всё. Полное и ясное спокойствие спустилось, наконец, на Марину Ивановну. Она выпрямилась на скамейке, вытащила руки из карманов и положила их впереди себя. Всё. Покой.
– Нет,- сказал парень.
Марина Ивановна не знала, что ей делать дальше, и осталась сидеть как сидела, и молчала.
– Нет,- повторил парень врастяжку,- Нет. Нет и нет. Так не делают. Ты из этих, что ли, из скучающих, на пассивном доходе? Или климакс? Или что? Или бабки зажала?
Марина Ивановна быстро юркнула одной рукой в сумочку.
– Вот.
– Что - вот?
– Тут всё по кошельку.
– По какому кошельку?
– Моему. Деньги там. Я копейки не взяла. Бери, переводи куда хочешь, обналичивай. Это справедливо.
– Ты чё творишь? Какой кошелёк? На хуй мне твой кошелёк? Эта тварь обсаженная брата твоего размазала, как таракана, и вся в шоколаде, а ты мне про кошелёк какой-то? Ты совсем овца что ли? Совсем быдло стадо?
Марина Ивановна сунула бумажку в карман.
– Не знаю.
– Посмотри на себя! Мямлишь! Запугана! Трясёшься! Кто тебя пугал? Чё ты видела в своей кастрированной
– Я не знаю. Не могу. Я не знала, что не могу.
– Та тварь вызывает уважение, а ты - зло.
Парень дышал тяжело, ёрзал, тёр руки, он изредка качал головой, а потом крепко сдавил руками виски и застонал.
– Ты - зло. А тот урод - он молодец. Он правильно делает. Он знает жизнь. Знает, что вы все - овцы. Что вас бояться? Что с вами церемониться? Овцы. Проклятые овцы...
Марину Ивановну не могли не поразить эти "овцы". Это был её излюбленный вздох: бедные овцы, но вздох внутренний, глубоко интимный. Никто на свете не слышал от неё произнесёнными эти слова.
Выходит, не она одна называла людей овцами. Только она "бедными", а молодой убийца - проклятыми. Да какая разница.
– Простите меня,- еле-еле шевеля губами, пропищала Марина Ивановна.
Ком в горле мешал ей говорить. Паровозик на полном ходу слетел с рельсов, но по инерции продолжал двигаться вперёд. Ещё минута, и он остановится в своём движении. А потом неудержимо грохнется вниз. Никто во вселенной уже не способен остановить его.
– Простите,- повернулась к парню Марина Ивановна.
Парень застонал, согнулся и опять сжал руками голову.
– Да что ж ты делаешь...Ах ты...А...
Марина Ивановна растерянно смотрела на него. Что она могла сделать? Паровозик летел к земле. Никакой мистики. Никакой трансцендентности. Физика. Простая физика.
Парень не встал, а подпрыгнул.
– Ну ладно. Разбегаемся, что ли...
Марина Ивановна тоже встала. О, Боже мой, как ей сейчас захотелось домой! Перелететь от этой тёмной набережной, от шуршащей, как мыши в сене, воды, от этого страшного человека, подпрыгивающего на месте, глядящего поверх её головы куда-то вдаль...Дом! Зелёные обои её крохотной комнаты, кривой свет лампы, корешки книг...Домой! Домой! О, как бы ей перенестись отсюда домой, и плакать весь вечер и всю и ночь, и раскаиваться, и просить прощения у портрета старика с густыми взъерошенными бровями, согнутого, в упор уставившегося в душу, и поехать к чахлой сестре, и плакать и на её груди тоже, и вдыхать смрад её кислого дыхания, и слушать её тихие маты, и увещевания, и утешения, и даже не ненавидеть гул её проклятого телевизора, и научить её желторотых детей английскому языку...О, где бы взять крылья, чтобы исчезнуть из этого места в один миг!
О. Господи, сделай, чтобы я вернулась домой!
Марина Ивановна хотела улыбнуться, но только страдание, одно только страдание выползло из недр и застыло на запуганном лице, неестественно перекосив черты.
– Не поминай лихом, что ли...
Парень шагнул к ней вплотную и протянул руку. Марина Ивановна потянула ему навстречу свою...
И тут произошло что-то странное.
Марина Ивановна не поняла - зачем парень раз, два, три раза резко и высоко поднял и опустил левую коленку, и рукой в такт быстрым вздрагиваниям ноги бил её в низ живота. Глаза его при этом были абсолютно спокойны. Какая-то ленивая брезгливость застила их.