Бедный Авросимов
Шрифт:
– Ну вот, как хорошо-то, - успела шепнуть она, прижимаясь к нему.
– Ну, ну... Ну, ложитесь рядышком...
Но Авросимов, напрягшись весь, медленно поднял ее над головой, отчего она страшно взвизгнула, стала выгибаться вся, и, видимо, пальцы его ослабли, разжались, и она со всей этой немалой высоты рухнула на пол.
– Ой!
– закричала она.
– Убил! Убил!..
Наш герой махнул рукой и вразвалку направился прочь. "Убил!" - неслось следом, но никто не бежал на помощь к Мерсинде, что, может быть, было и кстати, ибо никто не помешал Авросимову упасть
...Авросимов проснулся вскоре как от толчка. Он вскочил на ноги, чувствуя глухую боль в голове и слыша, как в зале, перебивая друг друга, нехорошо так бранятся его сотоварищи.
О чем они?
Нет, милостивый государь, вы бы лучше не вопрошали так, по-пустому, а поставили бы себя на место нашего героя, раздираемого любовью и всякой чертовщиной, которая со вчерашнего дня сушит ему голову. Когда на месте мирно веселящихся фигур вы застаете ожесточение и желание какого-то оправдания неизвестно перед кем, каково-то вам, милостивый государь? И здесь вы встречаете суд, и здесь, изволите ли видеть, вам задают вопросы с гневом, пристрастием и насмешкой. А вы всё утверждаете себя, хоть и тщетны ваши усилия, как тот злодей - перед лицом Комитета.
Вот как вошел в залу Авросимов, глядя с недоумением на своих недавних друзей, стоящих друг перед другом с видом молодых петухов, утверждающих свои права.
– Оставьте меня, господа, - сказал гренадерский поручик совершенно трезво.
– Здесь не место и не время обсуждать мое поведение. Тем более что и у вас рыльца в пушку...
– Потрудитесь выбирать выражения, сударь!
– прикрикнул молодой человек с оттопыренными красными ушами.
– О чем они?
– спросил Авросимов у Бутурлина, но кавалергард отмахнулся от него.
– Господа, - миролюбиво сказал он товарищам, - о какой смелости идет речь? Я забочусь о собственной чести. Мое - это мое. Мы же прелестно веселились. Оставьте поручика...
– Фу, позор какой!
– засмеялся офицер, который миловался в начале вечера с Дельфинией, а именно - Сереженька.
– Вы, Бутурлин, напрасно им все это объясняете... Они же притворяются... Я, дак, палил, например, в самую гущу... А что? Или вот, когда мы князя Щепина вязали на площади, даже он меня оправдал... Он мне сказал: "Вот я бы, к примеру, тебя вязать не стал бы... Я бы тебя - саблей... А ты великодушен, черт!" ...Сроду не забуду, как он это сказал. Ведь промеж нас - одно рыцарство должно быть, понятия чести...
– Ну, пошел выворачиваться!
– засмеялся со злостью гренадерский поручик.
– Какие ж такие планы у него, - спросил Бутурлина Авросимов, - что он муки-то за них принимать должен?
Бутурлин сразу понял, кого имеет в виду наш герой, поморщился, что его отрывают от спора, потом засмеялся и сказал:
– Ах, да что там за планы? Тщеславие одно... А ради чужого тщеславия кому умирать охота? Даже государю...
– Не касайтесь государя!
– крикнул молодой человек с красными ушами.
– Когда государь был великим князем, - спокойно, с легкой улыбкой на устах сказал гренадерский поручик, - мне довелось в охоте его сопровождать...
Авросимов побледнел
– ... Подстрелив кабана, - продолжал поручик неторопливо, - и будучи в расположении, он, смеясь, заметил окружающим его, что разница между положением царя дичи и царя человеческого лишь в том, что за этим бегать надо, а тот сидит и дожидается, когда его прикончат...
– Не верю!
– захохотал Сереженька.
Все зашумели. Поручик махнул рукой и выпил вина. Авросимов, ступая как по иглам, приблизился к нему и спросил тихо:
– Сударь, как это вы об государе говорите?
– А что?
– скривился поручик.
– Или я не волен говорить, что мне заблагорассудится?
– и снова выпил.
– Да перестаньте, господа, - сказал Сереженька.
– Господа, - сказал Бутурлин, - карты ждут.
Вист продолжался. У нашего героя шумело в ушах и пальцы дрожали. Он опустился на ковер и стал пить, как вдруг гренадерский поручик, уже изрядно хмельной, неожиданно приблизился и спросил, теребя усики:
– Кто вы такой, чтоб меня судить?
– Да это не я, - сказал Авросимов.
– Это они вас за то, что вы к бунтовщикам симпатии высказывали...
– Я?
– скривил губы поручик.
– А знаете ли вы, что я семь суток Пестеля в Петербург конвоировал, имея, представьте, указание - стрелять, коли что... Ага... Вот так сидел с ним...
– и он опустился рядом с Авросимовым и прижался плечом к его плечу.
– Вот так сидел...
– А он ничего?..
– спросил наш герой с присущим ему любопытством.
– Не намеревался чего?..
Он заглянул в стеклянные глаза поручика, и они показались ему выразительными как никогда.
– Два жандарма сидели в санях напротив, - сказал поручик.
– Я - рядом, а они - напротив. Я ему сказал: "Эта картина изображает нас с вами как единомышленников". Он засмеялся. "Вас это пугает?" - спросил он. "Нисколько, ответил я.
– Даже поучительно весьма, не будучи виновным, ощутить себя в таковой роли". Он снова засмеялся, потом сказал: "Один Бог знает истинную нашу вину, ибо в житейском смысле мы всегда виноваты друг перед другом..." "Однако везут вас, а не меня", - возразил я. "Один Бог знает истинную вину, задумчиво повторил он.
– Склонность служить общественному благу - не есть вина".
– "Вы-то чем служили, позвольте спросить?" - удивился я.
– Чем это он служил?
– спросил Авросимов с негодованием и растерянностью.
– "Чем же это вы служили?" - спросил я. Он стал кутаться в шубу, усмехнулся и ответствовал: "Мой полк был лучшим на царском смотре. Это ли не служба?" Тут я заметил, что спящие дотоле жандармы бодрствуют и один из них косится в мою сторону.
– Непонятно, непонятно, - удивился Авросимов.
– Чего же непонятного?
– рассердился вдруг поручик.
– Ничего вы, любезный, не можете знать да и не должны... Кто вы такой?