Бедный Авросимов
Шрифт:
– Я же снял с него цепи, - сказал ротмистр.
– Нет, нет, - откликнулся подпоручик, - вы не смеете упрекать его.
– И он усмехнулся: - Я сам заслужил эти цепи и все свои несчастья. Я сам тому виною...
– Когда я вижу одного брата в цепях, - упрямо продолжал наш герой, - а другого в нетерпении ждущего свидания со своей дворовой...
– Остановитесь!
– крикнул Слепцов, и краска залила ему щеки пуще прежнего.
– Вы с ума сошли! Да посудите сами, несчастный вы человек, разве я виновен в бедах подпоручика? Разве
Авросимову вдруг стало жаль ротмистра, сердце его дрогнуло.
– Господин Авросимов, - сказал подпоручик, - мое положение обязывает меня молчать, но в эту минуту благодаря доброте господина ротмистра я свободен от цепей...
– Да, да, скажите ему, скажите, - попросил ротмистр.
– Это ли не шаг гуманный и добропорядочный? Когда бы вам, господин Авросимов, поручено было меня держать в цепях, разве ж вы смогли бы решиться на сей шаг? Смогли бы?.. Господин ротмистр - мой приятель, если вам угодно, и благодетель, а вы вторгаетесь в наш союз со своими немыслимыми суждениями и фантазиями, и безумством...
– Он ревнует Дуняшу.
– засмеялся ротмистр.
– Я понял. Да Бог с ним. Не будем отравлять себе время. Колупановка близко. Вы ревнуете Дуняшу, господин Авросимов? А вы ее заслужили?
– Господин ротмистр, - сказал наш герой со спокойствием необыкновенным, я имею намерение выкупить Дуняшу. Продайте ее мне.
Тут наступила такая тишина, что страшно и подумать, и можно было бы засим ждать всяких неприятностей, но ничего не случилось, и Слепцов наконец спросил насмешливо:
– А как же с женихом быть? С Дуняшиным женихом? Я уже имел честь вам сообщать об этом.
– А вы его на конюшню!
– крикнул наш герой, разгоряченный торгом.
– Я вам тоже имел честь советовать это. Вам же это не трудно.
Тут, представьте себе, ротмистр захохотал, закрутил головой.
– Да жених-то ведь я, - проговорил он сквозь смех.
Глубокое изумление поразило обоих его попутчиков. В невероятном том известии была какая-то скрытая боль и была тайна.
Тут не выдержал подпоручик.
– Позвольте, Николай Сергеевич, - проговорил он с ужасом, - вы ведь женаты, сударь... Вы шутите...
– Нет, я не шучу, - грустно проговорил ротмистр.
– Дуняша действительно моя невеста. Невеста моей души... Вы обратили внимание на ее улыбку? Как она глядит на меня? Господин Авросимов, вы молоды, не судите обо всем со строгостью старца... Господа, давайте въедем в усадьбу прежними друзьями, а там - будь что будет.
И они увидели, как за оконцем кибитки замелькали деревья знакомого сада, и вскоре гостеприимный дом возник перед ними.
Не успели они раздеться, привести себя в порядок и усесться в гостиной в задумчивых позах, как тотчас вошел ротмистр, ведя за руку Дуняшу. Лицо ее было строго, глаза сверкали откуда-то из глубины. Она молча опустилась в кресло как раз напротив Авросимова.
– Господа, - сказал
– Тут в пути выяснилось, что ты господину Авросимову по сердцу, - она улыбнулась, показывая два зубочка, склоненных друг к другу, ... и он намеревается тебя выкупить.
Все замерло, как перед бурей. Ротмистр поигрывал книжной закладкой и не глядел в сторону Дуняши. Подпоручик часто вздыхал, и глаза его, переполненные давними слезами, помаргивали, Авросимов, борясь с собой, ждал Дуняшиного приговора.
– А зачем меня выкупать?
– спросила Дуняша тихо, с невозможной своей улыбкой.
– Зачем же? Я вольная. Мне Николай Сергеевич волю дал. У меня и бумажка об том есть...
Ротмистр устало улыбнулся и выронил закладку.
Дуняша поднялась, поцеловала его в лоб и пошла вон из комнаты.
Во всей этой путанице страстей и нравов наш герой, натурально, разобраться не мог, а потому предпочел молчать, ибо обстановка складывалась престранная, а быть на смеху не хотелось. Когда ротмистр спустя некоторое время предложил песни послушать, Авросимов отказался.
Перед сном зашел Слепцов в вишневом халате, с длинным чубуком.
– Ходит слух, - сказал он, - что в округе появились разбойники. Не думаю, что они рискнут напасть на усадьбу, но всякое может быть, хотя мои люди начеку, а они народ бывалый...
Предупреждение это поначалу не очень взволновало нашего героя, ибо пистолет заветный был на своем месте. Он услыхал, как ротмистр предупредил о том же Заикина, сказав, что, ежели что, он будет рядом.
И все-таки как ни хорош был пистолет, постепенно тревога росла и усиливалась. Сон не шел. Да и какой уж тут сон? В каждом шорохе и скрипе чудилось нашему герою приближение ночных гостей. Воображение начало рисовать ему картины одну ужаснее другой. То есть не то чтобы он испугался, но пустое ожидание становилось невыносимым. Он лежал на кровати во всей одежде, с радостью ощущая у сердца холодную тяжесть верного своего товарища.
"Не осмелятся в дом ломиться", - подумал Авросимов, - до навострившегося слуха нашего героя донесся протяжный свист. Он возник где-то в саду, пронесся вокруг дома и угас. Что нужно было разбойникам в спящей мирной усадьбе? Или просто им захотелось поглумиться над страхом своих жертв, или золота искали? Или мстили кому за что?.. Свист повторился ближе. И тотчас ему откликнулся другой. Дом затаился.
"Не осмелятся в дом ломиться", - подумал Авросимов.
– Да разве сие возможно?"