Бедолаги
Шрифт:
— Эй, девочка! — крикнул он Саре.
Так крикнул, будто обратился по имени, и ей вдруг показалось, что его послал Дэйв оттуда, где жил тайком, из того места, о котором упоминал только шепотом, прижав палец к губам и со смешинкой в глазах, ведь однажды он возьмет Сару с собой, но пока это тайна. Однако вот стоит человек и, отвратительно ухмыльнувшись, цепляет куклу на острие чугунной ограды, словно забивает кол между ее грязно-белыми ногами, высунутыми из-под зеленого платья, торчащими в разные стороны, и все беззвучно: часы, и время, и дождь.
Позже дождь прекратился, вода с бульканьем исчезла в водостоке под почтовым ящиком, асфальт посветлел, а небо, хотя черные облака уплыли вдаль, оставалось темным, с зеленой опушкой по краю, как на зеленой подкладке. Дэйв показывал ей такую подкладку, приносил лоскуток ткани для плаща — так
Еще позже у калитки появилась Полли и замяукала, желтыми глазами пристально глядя на Сару, которая шла к ней медленно-медленно: ноги затекли от долгого стояния на подоконнике. «Давай, котеночек, открой ей, — сказал бы Дэйв, — выйди на улицу и позови, ведь дверь террасы заперта, а пока Полли идет, ты добеги до ограды и возьми свою куклу, это совсем близко, и все втроем заходите внутрь. Втроем. Полли гуляла два дня, а Долли ты ищешь уже неделю, правда?»
Внизу кукла разорвалась, желтый наполнитель вылез наружу, зеленые руки висели плетьми, будто вывернутые, но лицо в порядке, и запах тоже, хотя она промокла и пахла, как Полли, когда являлась домой из-под дождя. «Видишь, — шепнул Дэйв, — вещи часто теряются, но самые главные из них обязательно вернутся, когда-нибудь ты их найдешь».
14
Они никуда не поехали, остались в Берлине и выезжали за город, когда у Якоба было время. Еще Якоб купил машину — «гольф», который отдаст Гансу, отправляясь в Лондон, а пока он катал Изабель куда-нибудь в Штехлин, на Мюггельзе. Однажды в жаркий день, когда они гуляли по Павлиньему острову, началась гроза, и они крепко прижимались друг к другу, дожидаясь, пока утихнут дождь и ветер. Еще побывали в зоопарке, постояли перед вольерами, не читая табличек и просто разглядывая зверей, недвижно лежавших на солнышке и, похоже, довольных жизнью. Сходили в ратушу района Шёнеберг, подали заявление: в августе они поженятся.
Дни стояли долгие, Якоб возвращался домой засветло, и они ужинали на балконе, на узком своем балконе, или в столовой, где стояли только стол и несколько стульев, потому что по-настоящему обставлять квартиру не было ни времени, ни охоты. Изабель готовила плохо, Якоб каждый раз удивлялся. И однажды он предложил поужинать вместе с Гансом. Ей нравился Ганс, пригласили и Андраша, еще пришли Алекса с Кларой, собрались поздно, на столе сплошь бутылки, Ганс начал печь блины около полуночи, а разошлись на рассвете. С тех пор Ганс стал у них частым гостем, иногда приводил с собой друзей, или они встречались в давно знакомых пивнушках и барах, в «Макабаре» или «Вюргенгеле». Якоб присоединялся позже и уходил обычно раньше остальных. Он подарил Изабель белую легкую курточку и почти прозрачную майку ядовито-зеленого цвета, она ходила в шортиках, стояла жара. «Никогда я не видела ее такой счастливой», — поделилась Алекса с Якобом, а Изабель рассмеялась, случайно это услышав. На фоне грозящего экономического кризиса ее бюро процветало, из «Юниверсал мьюзик» звонили каждую неделю, то новый журнал закажет оригинал-макет, то детское издательство — иллюстрации. Зимой они переедут в Лондон, и Изабель говорила, что там будет работать по-прежнему. До обеда она иногда оставалась дома, сидела в жару на балконе, отправляла эскизы по электронной почте в бюро или заказчикам; Якоб купил ей большой чертежный стол. Иногда спускалась на улицу, к детскому центру за углом, смотрела, как детишки выбегают из дверей, разрисовывают тротуары, а около четырех уходят за руку с родителями или сами разъезжаются на велосипедах, ранец за спиной, только одна маленькая девочка всегда задерживается: не умеет быстро бегать и прячется в подъезде, пока не уйдут остальные.
Они не хотели устраивать большую свадьбу, думали просто отметить в ратуше со свидетелями — Гинкой и Гансом, но даже Алекса возмутилась, поэтому вечеринка, то есть пикник в парке, все-таки состоится. «Только без родителей», — сказала Изабель и поехала в Гейдельберг сообщить им новость.
Дом, серая картонка из-под обуви, был почти сплошь покрыт вьюнком и выглядел вполне уютно. Только такси остановилось, как мать выбежала ей навстречу, с побледневшим лицом, резко обняла.
— Мама, я просто выхожу замуж! — с ходу заявила Изабель, и мать рассмеялась. Смех прозвучал так, будто разорвался кусок ткани.
Серый
— У вас найдется пиво? — спросила Изабель.
Взгляд матери скользил по короткой юбочке, по блузочке из жатой ткани, по фигурке, которая в сравнении с собственной худосочностью показалась ей своевольно округлой. Госпожа Метцель отправила дочь наверх приводить себя в порядок, а сама взяла трубку, чтобы позвонить мужу, поставить его в известность.
— Отец принесет шампанского, — сообщила она, когда Изабель спустилась по лестнице. На стеклянном столике возле черного дивана стояли два стакана с кампари и кувшин с апельсиновым соком. — Так ты не приглашаешь нас на свадьбу, — покорно повторила госпожа Метцель.
Изабель размышляла о том, как завтра по пути домой выйдет во Франкфурте и познакомится с будущим свекром, он тоже не приглашен на свадьбу, ведь, кроме пикника, ничего не будет. Позже пришел отец, обнял Изабель так, будто гордится ею — взрослой дочерью, а за едой улыбался так, будто сидит один в ресторане. Изабель все поглаживала рукой бокалы, которых в детстве ей не разрешалось даже касаться.
Якобу она рассказала, что все прошло нормально, родители когда-нибудь навестят их в Берлине или в Лондоне, да и сами они могут на Рождество поехать во Франкфурт или в Гейдельберг. «Молодожены», — дразнила их Алекса, хотя на свадьбе и она разволновалась: близ фонтана стоял длинный стол, накрытый под руководством Андраша белой камчатной скатертью его тетки, и Ганс произнес длинный тост. Все они друзья, и Изабель осторожно крутила обручальное кольцо на пальце, так осторожно, будто палец вдруг стал очень хрупким, и улыбалась Якобу, ведь он ждал ее все эти годы, а когда стемнело, Гинка принесла свечи. Ганс попытался сделать стойку на руках у края фонтана, но он был пьян и свалился в воду, Алекса с Кларой поставили Изабель в центре, и Якоб сфотографировал их втроем, а под конец все завернулись в одеяла, потому что стало прохладно, потому что почти рассвело, и решили дождаться восхода солнца. Лето кончалось, с деревьев на Вартбургштрассе уже облетали листья, и Гинка заметила, что такого прекрасного лета давно уже не было, а все с нею согласились.
15
Птичка, посидев на подоконнике, поднялась в воздух, ударилась в стекло и легко улетела прочь. Андраш пошел в ванную, глянул в зеркало, усеянное мелкими белыми пятнышками от пены для бритья, от зубной пасты, и подумал, не побриться ли еще раз, разглядывая полосатую рубашку, на которой полоски, когда он поднимал руки, смещались — розовые, голубые, зеленые, и еще подумал о вновь пробудившемся в нем щегольстве, заставлявшем каждый день одеваться по-разному, пробовать всякие сочетания цветов, примерять кожаные и джинсовые куртки, новые ботинки, полусапожки с отворотом. Он часто ездил в западную часть города, в детское издательство на Кантштрассе, в галерею «Альто» на Шлосштрассе, а Магда, хозяйка галереи, звонила почти каждый день — то флайеры, то визитки, то каталог, то молодой венгерский художник, с которым надо познакомиться, она находила тысячу поводов для звонка, обещала контакты с другими галереями и с «Мартин-Гропиус-Бау» и держала обещания. Как-то пошутила, что готова взять его в партнеры, потом это повторяла. Галерея держалась благодаря наследству покойного мужа — трем жилым домам во Франкфурте, которыми управляла она сама, жилистая, почти тощая, дочерна загорелая из-за работы в саду на крыше, как она объяснила, в доказательство предъявив Андрашу огромные глиняные горшки с олеандрами, увитую глицинией арку, под ней каменный стол и два стула. Ей нравилась Изабель, она без слов понимала, что Изабель значит для Андраша. На обратном пути Андраш заезжал на Вартбургштрассе. Якоба невозможно было не полюбить. Андраш даже не ревновал, когда тот обнимал Изабель, целовал ее. Так задумано, к этому Андраш с самого начала не имел отношения. Может, ему только и остается вернуться в Будапешт, поселиться в квартире рядом с сестрой и Ласло, все чаще засиживаться у родителей за кофе после обеда, раз уж он только сидя на месте умеет соединить стороны света в своей жизни, Восток — Запад — Восток, хотя и эти координаты не определяют человеческой жизни.