Бедовый мальчишка
Шрифт:
У растворенной двери зала Василий Иванович остановился.
Трое крестьян пытались вытащить из комнаты пианино. Они обливались потом, пыхтели, ругались. Всех больше суетился кряжистый, невысокий бородач, очень подвижный и сильный.
Тяжелое, поблескивающее лаком пианино застряло в дверях, точно глыба черного мрамора.
— Крышку ему сшибить, черту! — разозлился бородач и пнул пианино. — Открывай, мужики, крышку. А так мы век с ним промаемся.
Чапаев кашлянул, шагнул через порог:
— Здравствуйте, товарищи!
Мужики
— Здравствуй, товарищ Чапаев!
— Вот измучились вконец! — устало вздохнул бородач и, заметив вошедшую с Чапаевым женщину, сплюнул: — Эх, и напористая ты, Клашка!
— Куда пианино хотите? В народный дом?
— Туда, чай, председатель приказал, — проговорил один из крестьян.
Но бородач, недовольно покосившись на него, сказал:
— Чего тут греха таить, товарищ Чапаев! Прямо надо сказать — изломать хотели эту штуку.
— Зачем это?
Мужики сокрушенно вздохнули.
— Длинная канитель рассказывать, товарищ Чапаев. — Бородач облизал губы, погладил курчавую окладистую бороду. — Я у этого кровососа Пантелеева пять лет в работниках жил. А стал уходить в шестнадцатом, он мне шиш масленый заплатил да сказал, что еще с меня причитается. Драл, драл, хапун, и с живого и с мертвого, богатство свое составляючи! Дочке музыку и разные финтиклюшки…
Он замолчал и со злобой покосился на пианино.
Чапаев взял бородача за локоть и мягко сказал:
— Эх, ты, «крышку ему ломай»… Да ведь тут пот и кровь, труды твои. Оно, пианино-то, теперь твоим стало. — Василий Иванович посмотрел на женщину, вытиравшую передником с пианино пыль. — Наше оно теперь, общее. Вчера кулацкая дочка на пианино играла, а завтра… завтра ваши дети будут. Непременно будут! Так я говорю?
Мужик виновато улыбнулся:
— У меня теперь и у самого как-то на сердце поотмякло. Правильно сказываешь, товарищ Чапаев.
Из купеческого дома Чапаев зашагал в сельсовет.
Председатель написал комдиву расписку на хранение пианино.
— Кажись, все, — проговорил он, переводя дыхание, и принялся вслух читать написанное.
Василий Иванович слушал внимательно.
— Добавь: «За порчу и поломку сурьезного инструмента, называемого пианино, подлежу немедленной каре со стороны ревтрибунала».
Председатель хотел возразить, но, взглянув на Чапаева, промолчал и дописал.
— Теперь все?
— Все. Распишись. Так. Давай сюда. — Сложив расписку вдвое, комдив спрятал ее в планшетку,
Над головой проплывали разорванные в клочья тучи. Холодный ветер кружил по дороге пыль.
Въехали в Лбищенск.
И вот снова просторная, с потемневшими стенами казачья изба. Под низким потолком — висячая лампа с жестяным абажуром, в переднем углу — закопченные иконы, а под ними — вырезанные из «Нивы» засиженные мухами картинки.
Хмурый Чапаев
Он морщил лоб, останавливался у окна и барабанил тонкими пальцами по переплету рамы. Унылое однообразие сумрачной улицы нагоняло тоску, и Василий Иванович снова начинал ходить по избе.
Позади — Белебей, Чишма, Уфа, Уральск. Сколько было сражений! Сколько пережито радостных и горестных минут!
Присев на корточки, Василий Иванович достал из-под кровати саквояж. Под бельем лежала тощая связка разных бумаг и документов. Развязав бечевку, он стал проглядывать пожелтевшие, помятые листы. Под ноги упала свернутая вдвое маленькая бумажка. Василий Иванович поднял ее и развернул.
«РАСПИСКА
Сия дана Василию Ивановичу Чапаеву, комдиву 25-й Чапаевской дивизии, как я председатель Русского Кандызского совета Ермолин Николай Александрович обязуюсь передать бывшего кулака Пантелеева музыку школе, чтобы на ней учились играть сельские ребята, и хранить ее лучше своего ока.
За порчу и поломку сурьезного инструмента, называемого пианино, подлежу немедленной каре со стороны ревтрибунала.
Пока Василий Иванович читал, лицо его светлело, прояснялось. Вспомнился Русский Кандыз, бородатый мужик, черное блестящее пианино, взволнованная женщина…
Вырвав из тетради лист, Чапаев написал письмо. Перечитал и остался доволен. Улыбаясь, прищурив правый глаз, он запечатал конверт и вызвал Исаева: — Отправь, Петька!
Исаев ушел.
Чапаевым овладело грустное настроение. Вспомнился недавно отозванный на другую работу комиссар Фурманов, самый близкий соратник, наставник и друг, и на душе стало еще тоскливее.
И работали-то они всего полгода вместе, а вот, кажется, будто всю жизнь прошли плечом к плечу, не расставаясь.
Как многому научился Чапаев у Фурманова, этого настоящего коммуниста, умевшего зажечь горячим большевистским словом сердца людей! Смелый и храбрый, он вместе с чапаевцами ходил в атаки, не щадя своей жизни. А сколько провели они в беседах длинных зимних ночей, и какие бескрайные дали открывались Чапаеву после каждой из таких бесед с Фурмановым!
Василий Иванович встал. Он не мог больше оставаться один. Накинув на плечи шинель, Чапаев направился в соседнюю избу, в которой остановился Батурин, новый комиссар дивизии.
Стоял июнь тысяча девятьсот тридцать шестого года. Зрели хлеба, цвели травы.
Как-то под вечер я приехал в станицу Красную. Она залегла в сорока пяти километрах от Уральска.
В просторном доме станичного совета было прохладно и тихо.
Перед столом председателя сидел молодой человек в роговых очках, с фетровой шляпой на коленях. Прочитав мой документ, председатель улыбнулся: