Бег в золотом тумане или Смерть за хребтом
Шрифт:
Поток моего сознания был прерван мягко легшей мне на лоб ладонью. Я раскрыл глаза и увидел светящиеся тревогой очи Лейлы. Она явно была недовольна, если не рассержена.
“Да не ревнуешь ли ты? – пришло мне в голову. – Ну-ну... В таком случае на сцену выступает воля со знаком, обратным воле Фатимы, и есть возможность отдаться событиям и взирать на них нулем с точки начала координат, или, что лучше, с высоты кровати. Вперед, девочка! А я устал...”
Лейла, уловив, видимо, мои мысли, несколько раз больно толкнула меня кулачком в бок, в глазах ее показались слезы.
Я многое повидал на своем веку и потому многое воспринимаю холодно, если не равнодушно. Я могу хладнокровно взирать
– Well, what can I do? What can I do, my honey? [16]
– I will do all myself [17] , – воскликнула она и, вновь ударив в плечо кулачком, выскочила из комнаты.
16
Ну что я могу сделать? Что я могу сделать, дорогая? (англ.)
17
Я сделаю все сама (англ.).
Вечером Лейла не пришла. Я лежал, переваривая обильный ужин, запитый бутылкой апельсинового ликера. Остатки его еще искрились в покоившемся на животе хрустальном стакане. Мысли о причине замены тюремной администрацией напитка мужественных – виски – на дамский напиток будили во мне противление злу. Я медленно высосал остаток намека и заснул. Во сне ко мне пришла грузная женщина, и я зло и быстро изнасиловал ее...
7. Фатима под кроватью. – Блаженство единения. – Малайский нож.
Проснувшись на следующее утро, я позевал, приходя в себя, и сел под дверью в засаду. Как только она приоткрылась, и я увидел ненавистную черную фигуру, вся накопившаяся злость бросила меня вперед. Я схватил бешено сопротивлявшуюся Фатиму за жирные плечи, втащил в комнату и толкнул на пол. Она хотела, было, подняться, но я пнул ее в мягкий зад и еще, с огромным удовольствием, но не сильно – в пах. Мой трофей тут же успокоился и, жалобно всхлипывая, покорно распростерся у моих ног.
Многим мои действия по отношению к этой женщине показались бы жестокими и неджентльменскими, но, хочу вас заверить, что в тот момент, да и позже, я ни минуты не сожалел о содеянном. Наоборот, лишь мой взгляд, блуждавший от перевозбуждения, остановился на желтых глазах Фатимы, полных слез и нечеловеческой решимости через день, через месяц, через год, при первом же удобном случае выпить мою кровь и расчленить затем безжизненное тело на мелкие кусочки, я стал измышлять для нее что-нибудь эдакое... И, придумав, впихнул ей в рот свои плавки и с чувством глубокого удовлетворения (люблю, когда все идет так, как мечталось) закатал ее в пушистый персидский ковер. С трудом задвинув сверток под кровать (кокон с Фатимой оказался несколько большим в диаметре, чем высота кровати), я вышел из комнаты на рекогносцировку.
За первым же углом коридора я столкнулся с Лейлой. Она в безотчетном порыве подалась ко мне, обняла нежно и страстно, поцеловала в губы. Вдвоем мы вернулись в комнату.
Увидев под кроватью ковровый сверток с торчащими ногами матери, она подошла и, взявшись за массивную резную спинку ложа, качнула его несколько раз. Ось качания взвизгнула, хрюкнула и затихла. Лейла озорно улыбнулась, взяла меня за руку и мы, глядя друг другу в глаза, опустились на кровать. Под ней раздались нечленораздельные звуки, она опять качнулась, но, осев под нашей тяжестью, крепко стала на все свои четыре ножки.
Мы прилегли на подушки.
– Кто еще живет в доме? Кроме тех, кого я знаю? – смущенно отстранившись от Лейлы, спросил я по-русски, так как был уверен, что для этой темы ее словарного запаса уже хватит – она запоминала все на лету. Мне бы такую память...
– Ти, я, се sisters, aunt и мой mother, – перечислила Лейла, загибая маленькие розовые пальчики. – Мой mother is ill a little. Она любить европейский мужчина. И брать их в дом. Все мой сестра was born in that way. Мой father быть French oilman. Oна stole him in Tehran [18] .
– Ну-ну... Женщина-Дракула! А кто еще здесь бывает?
– Еще один aunt и Шахрияр. Он любить меня. Он ходить ночь твой офис и брать твой passport.
– Шахрияр? Наш рабочий? – спросил я, удивившись.
18
Мама больна. Сестры родились таким путем. Мой отец – французский нефтяник. Она похитила его в Тегеране (англ.).
Шахрияр, высокий, крупный парень, младший сын богатого, но плодовитого полубелуджа, полуиранца был хорошо мне знаком. Он иногда подменял шофера или коллектора в моем маршрутном отряде. Любил приезжать утром на работу на белом отцовском “Мерседесе”. Покоренный красотой и раскрепощенностью индийских девушек, Шахрияр мечтал поступить в какой-нибудь университет в Индии. Но отец пока не давал ему денег – молод еще.
– Шахрияр, Шахрияр! Ты знать его хорошо. Надо бежать отсюда. В Россия. Здесь тебя... – подбирая слово, запнулась Лейла и не найдя его, склонила головку к плечу и жестом изобразила веревку.
– Бежать? – воскликнул я и показал бег, быстро двигая указательным и средним пальцами. – Как? На всех ваших дорогах стоят солдаты and check passwords... Меня схватят на первом же посту.
Она весело и чуть презрительно засмеялась.
Действительно, местные мафиози давно отработали способы нелегального перемещения по стране. Мне рассказывали о проселочных дорогах, по которым незамеченными можно было попасть куда угодно, хоть в Тегеран. Ночью, не зажигая фар, по ним с бешеной скоростью мчатся контрабандисты и поставщики дешевой афганской рабочей силы (в Иране на крупных заводах не хватает рабочих рук).
Нелегалы и контрабандисты безбоязненно перемещаются и днем, на рейсовых автобусах. Шофер останавливает автобус в километре от контрольно-пропускного пункта, высаживает нелегалов и едет дальше. Обыск на пунктах длится не меньше получаса. Еще полчаса его надо дожидаться в длинной очереди из полутора десятков машин. За это время высаженные джентльмены удачи успевают не спеша обойти КПП и вовремя прибыть на посадку к заранее условленному месту.
Однажды, близ Ираншахра, славного пальмово-духанного городка, я наблюдал любопытное зрелище. Наша машина сломалась (лопнул картер) и мой отряд в течение двух часов любовался красотами расстилающегося вокруг Джаз-Муриана, одной из самых жарких пустынь мира. Мимо нас на большой скорости проносились машины. Одна из них – “Тойота” с кузовом, полным людей – остановилась на минуту, не больше, в сорока метрах от нас, над водосбросной трубой. Люди в пуштунских головных уборах быстро оставили машину, спустились с насыпи и... скрылись в этой самой трубе. Сидели они в ней, не вылезая, около получаса. Потом приехала та же самая машина и увезла их.