Бег в золотом тумане или Смерть за хребтом
Шрифт:
– В сверхъестественность его не верю...
– Он сверхъестественен там, где грех.
Я задумался, но, вспомнив чугунный бабушкин утюг, бросил это неблагодарное занятие. Вряд ли я смогу понять что-нибудь на их уровне, если и на своем-то ничего не понял... Ясно одно – сейчас из меня начнут что-то делать. Или просто начнут лечить... От земных микробов.
– Ну, что, приступим? – продолжил Судья после небольшой паузы, в течение которой он обозревал стену за моей спиной.
– В принципе, я готов. Но я не понимаю, как вы собираетесь “достать” мою душу... Кто-то, или, как вы сказали, мой современный аналог, будет испытывать на мне мои же штучки, кто-то выбьет мне стекло в ванной, кто-то переспит с моей женой... А моя душа зачерствела от сознания нормальности греха... И я заранее
– Совершенно верно! “Око за око, зуб за зуб”. Итак, какие ваши проступки вызывают у вас наисильнейшие угрызения совести?
– Честно говоря, иногда, сравнивая свои поступки с поступками иных людей, я прихожу к мнению, что жизнь моя мелочна. Я не совершал крупных преступлений... Совершал не преступления, а так, пакости... Гадости, в крайнем случае. Вот с Кларой, к примеру. Я поступил с этой девочкой как с половой тряпкой, – и я сбивчиво, нервно, стал рассказывать Судье об одном из самых неприятных в этическом отношении периодов моей жизни, хотя чувствовал, что он и так все знает.
– Вам я, наверное, наскучил? – окончив, спросил я у Судьи. – Все выглядит так пошло.
– Вы просто не прожили жизнь. А что касается ваших мук... Вам бы родиться беспомощным инвалидом или, по крайней мере, отсидеть лет эдак десять в российской тюрьме... Там вы бы поняли, чего стоят ваши описанные страдания. Но продолжим. Чем бы вы еще хотели поделиться?
– Что еще? Я виновен в смерти человека, дизелиста моей партии. Во время перехода через перевал мы, тринадцать человек геологов и рабочих пошли в город на октябрьские праздники – он погиб от кровоизлияния в мозг. За три часа до его смерти, уже глубоким вечером, перед перевалом мы держали совет – возвращаться в лагерь или нет. И я, старший по должности в группе, голосовал за продолжение пути, хотя всем, в том числе и мне, было ясно, что дизелист этот, не помню его фамилии, не дойдет, погибнет. Но очень хотелось попасть на праздники к молодой жене и сыну, который вот-вот должен был начать ходить. И дизелист, спешивший на свадьбу дочери, умер на перевале. И мы его оставили в снегу... Что же еще? Я все забыл...
– Или, – чуть ехидно улыбнулся Судья, – “Память мне подсказывает, что я сделал это, гордость говорит, что я не мог этого сделать. И память уступает... [77] ”?
– Да нет! Если бы я мог врать себе или другим – сидел бы в другом месте. И был бы душенькой... И вот еще что... Я уверен, что многое во мне от рождения и, значит – от вас... Когда у меня, уже убеленного сединами, родилась дочь, и я увидел у нее, безгрешной, все проявления гнева и гордыни, двух смертных грехов от которых сам страдал всю жизнь, я понял, что в ее будущих грехах и бедах, муках и простом человеческом горе буду повинен я – ее отец. А в моих грехах – мой. И так далее, вплоть до Адама...
77
Слова Ф. Ницше.
Так в чем моя вина? В том, что не смог смирить, изменить себя? Но это было бы самоубийством. “Гордыня”, – скажете вы. Но давайте, сделайте всех святыми, войдите в нас при рождении святым духом. А если нет – я не виноват... И был бы не виновен, даже если бы я стал не косвенным, но прямым убийцей, а это могло случится, сначала случайно, потом и по необходимости, а потом и просто так, из злости... “Гнев, – скажете вы. – Он гневается даже на небесах...”
– Да нет, – просто сказал Судья. – Живое, в вашем случае – человек, должно само все построить – и себя тоже. Признаюсь, мне очень трудно с вами говорить. Понимаете, истину надо понять всю, что практически невозможно. Вы многое постигли, многое довели до ума. Но, извините за вульгарность сравнения, вы коснулись истины, как расческа касается головы. Только зубьями. И не всеми. Они должны стереться и волосы должны выпасть. Тогда все откроется и станет простым. И, как сказал один из ваших умников, человек начнет прощать Бога...
А что касается нас... Мы не наказываем, а помогаем. Помогаем
– Ну-ну... Поездки туда и обратно. Экскурсии и путешествия на тот свет. И морг вместо таможни и ОВИРа...
– Нет, я имел в виду большую информационную открытость. Святые книги были ниспосланы очень давно, и многое с тех пор изменилось. И у вас и у нас...
Да... – продолжил он поле длительной паузы. – То подселение вашей грешной души в души жертв, о котором мы говорили в начале нашей беседы, вам явно не подходит... Вы оправдываете свою греховность греховностью родителей и, – тут он усмехнулся, – греховностью Создателя... Здесь есть доля истины – без греха нет добра, грех его оттеняет. На всех уровнях совершенства. На высоких уровнях, тех, которых позволяют пройти Фильтр, понятие о грехе несколько иное. Ну, представьте – вы негневны и не горды. Вы ведь мечтали об этом? И вы перестанете грешить? И перестанете страдать? Конечно же, нет. Но когда душа искупит ваши грехи и займет единственно возможное место в космическом вакууме, подчеркиваю – единственно возможное и уникальное место, исчезнет сама почва и для гнева, и для гордыни, и для многого другого. Люди не могут быть одинаковыми... Каждый человек, каждое существо – это фрагмент, извините за сравнение, бесконечной мозаики мироздания... Из них мы строим Вселенную. Возникнув из неживого, любое существо становится средством для изготовления бесценного фрагмента Вселенной с вполне определенными свойствами. Вспомнили принцип предопределения?
– Что-то я разговорился... – немного помолчав, отстранено сказал Судья. – Нам пора заканчивать... С вами все ясно. До свидания. Идите.
Едва я закрыл за собой дверь, невообразимая усталость накатилась на меня. Я опустился на подвернувшийся стул и забылся крепким сном.
То был адский сон. В единое мгновение я был растерзан невыносимой, бескрайней болью. Вся моя плоть и вся моя кровь ноготь за ногтем, клочок за клочком, капелька за капелькой вырывались из души и выбрасывались во Вселенную. Разлетаясь по безграничным ее просторам, они наполняли ее бесконечным страданием, центром которого был я. И через тысячу веков, то, что было за моими глазами, исчезло, растворилось...
Я – был я. Вокруг меня простиралось одушевленное пространство. И когда я задумывался о любви к женщине, тысячи прекраснейших из них и только те, которые были бесконечно моими, объединялись в живительный поток, устремлявшийся в середину моей души и рождавший там сладостные порывы бесконечного удовлетворения. И когда я задумывался о друзьях, тысячи из них входили в мое сердце и согревали его бескорыстным теплом. И когда я задумывался о родных, все мои поседевшие предки брали за руки всех моих бесчисленных потомков и смыкались вокруг меня невообразимой опорой... И когда я задумывался о природе, мириады ландшафтов превращались в неповторимые ноты и объединялись в прекраснейшую симфонию...
Это был чудесный сон, в котором я мог и растворяться в природе, и оставаться самим собой. Но без комплексов, сковывающих душу, все и всех простивший. В завораживающих ум и сердце уголках Вселенной я встретился и переговорил со всеми своими женщинами и друзьями, знакомыми и родственниками, живыми и уже погруженными в вечность. Все они: и Ксения и Житник, и Вера и Бабек, и Клара и Тимур, и многие другие общались со мной, как с собой, и мы плакали сладчайшими слезами, и молчали, и смеялись, и думали, чем же еще, ну чем же еще нам порадовать друг друга... Я подолгу беседовал с Житником в наших сафари по чудеснейшим уголкам вселенной. Он даже спас однажды мне жи... ну, в общем, что-то спас. Иногда я устраивал в пустыне гонки с преследованием, и Фатима охотилась за мной, и в посветлевших ее глазах я видел страх... Страх ненароком причинить мне боль... После охоты мы залечивали раны, и пили чай с восточными сладостями. Если мне хотелось веселья, я шел к Ксении и наслаждался ее раскрепощенной душевной щедростью и простотой.