Беги, мальчик, беги
Шрифт:
— И все-таки теперь, Юрек, — сказал пан Ковальский, — ты должен быть готов к тому, что сюда будут приезжать и уговаривать тебя вернуться в еврейскую семью.
— Пусть уговаривают, — сказал Юрек. — Никто не может заставить меня, если я не захочу.
Но почему-то вечером того дня Юрек не мог выдавить из себя слов молитвы. И он не знал, какой грех больше — отречься от Иисуса, имя которого помогало ему все годы скитаний, или нарушить обещание, которое он дал отцу, и тем самым отречься и от самого отца, и от мамы, и от своих погибших братьев и сестер, и от тех еврейских
Пан Ковальский оказался прав. После американца были еще два-три таких же посещения. Приезжали какие-то молодые люди, которые соблазняли его возможностью жить в специальном детском доме для еврейских сирот. Они рассказывали, какая там замечательная школа, и уроки гимнастики, и книги. Они словно были уверены, что гимнастика и книги сами по себе делают человека счастливым. Но чем больше они соблазняли Юрека, тем больше он их боялся. Тем более что все, что ему сулили, казалось ему не соблазном, а наказанием.
А затем, в один из осенних дней, возле дома Ковальских остановился маленький открытый пикап. В нем сидели два человека. Водитель остался внутри. Пассажир вышел из машины и направился к Юреку.
— Здравствуй, Юрек, — сказал он. — Меня зовут Моше Френкель. Я приехал за тобой из еврейского центра в Варшаве. Польские власти разрешили нам собрать всех еврейских сирот в специальном детском доме, чтобы они могли там жить и учиться.
— Я не еврей, — упрямо сказал Юрек, отступая. — И я никуда с вами не поеду.
Френкель протянул к нему руку, словно пытаясь его удержать. Но Юрек был быстрее. Он отпрыгнул. Френкель посмотрел на него, пожал плечами, а потом развернулся и вышел за ворота. Юрек понял, что он пошел за подмогой. И точно — вскоре он появился снова, на этот раз в сопровождении польского полицейского. Он показал Ковальскому какую-то официальную бумагу. Пан Ковальский пожал плечами и остался в дверях. Сам Юрек к тому времени уже забрался на росшее во дворе дерево. Он набил карман камнями и решил отбиваться до последнего. Но отбиться ему не удалось. Полицейский велел Тадеку принести лестницу, и Юрек вынужден был спуститься. Моше повел его в машину. Выходя со двора, Юрек обернулся и крикнул пану Ковальскому, который все это время стоял в дверях дома:
— Я вернусь, пан Ковальский, вот увидите, я вернусь, не беспокойтесь!
Он надеялся, что в машине его посадят одного на заднее сиденье и он сумеет выскочить по дороге. Но Моше сел рядом с ним и даже связал ему ноги веревкой, чтобы он не мог убежать.
Пикап доставил их в Прагу — предместье Варшавы на правом берегу Вислы. Здесь, на улице Ягеллонской, располагался дом для еврейских сирот. Моше привел Юрека в свой кабинет, усадил и начал расспрашивать:
— Так как же тебя все-таки зовут?
— Юрек Станьяк.
— Нет, скажи мне свое настоящее имя. Нам сообщили о том, что у Ковальских живет еврейский мальчик-сирота.
— Я не еврей, — упрямо повторил Юрек.
— Ну, ладно. — Френкель развел руками. — Оставим это на потом. Сейчас тебе нужно как следует помыться и сменить одежду.
Он
— Что это? — спросил Юрек, уже догадываясь, куда его привели.
— Душевая, — сказал парень. — Ты что, никогда не мылся под душем?
— Никогда, — сказал Юрек.
Парень посадил его на скамейку, закатал рукава, вынул парикмахерскую машинку и быстро постриг ему голову догола. Волосы он собрал в ведро. Закончив, он глянул в ведро и поцокал языком.
— Вши, — сказал он. — Давай раздевайся, а вещи свои брось сюда же, в ведро.
Юрек разделся. Парень открыл краны в одном из отделений между перегородками, покрутил, настроил и велел Юреку войти. Вода была теплая, почти горячая. Юрек готов был стоять там хоть полдня, если бы ему позволили. Но парень не дал ему просто стоять. Он протянул ему мыло и велел намылиться, как следует.
— Не экономь мыло, — сказал он. — Всё мой — голову, и за ушами, и между пальцами на ногах, всюду. И не спеши, у нас есть время.
В доме у Ковальских Юрек мылся большим квадратным куском стирального мыла. Здесь мыло было маленькое, круглое и пахло цветами. А кроме того, оно все время выскальзывало из его руки, падало на пол и куда-то убегало. Парень каждый раз смеялся, поднимал его и снова вручал Юреку. Наконец Юрек закончил мытье и сполоснулся. Парень закрыл воду, вытер его большим полотенцем, а потом достал из шкафчика приготовленную одежду и начал натягивать на Юрека трусы.
— Я сам, — сказал Юрек. — Я все умею делать сам.
Там было нижнее белье, брюки, рубашка, куртка и коричневые туфли. Все новое.
— Примерь туфли, — сказал парень. — Посмотрим, подходят ли они.
Туфли не подошли, и пришлось идти за другой парой. Все то время, что Юрек одевался и завязывал шнурки, парень восхищенно смотрел, как тот управляется одной рукой, и уважительно цокал языком. А когда Юрек оделся, провел его обратно в кабинет Френкеля.
— Ну конечно, он еврей, — сказал парень и вышел, прикрыв за собой дверь.
Моше подошел к Юреку и одним движением руки сорвал с его груди крестик, подаренный красивой женщиной. Юрек стиснул зубы. Он хотел броситься на этого человека, но понимал, что тот намного сильнее.
— Когда-нибудь я вас убью за это, — сказал он с беспомощной яростью.
— Ну-ну, — примирительно сказал Моше. — Ты не первый, который приходит к нам с крестом на груди. И я знаю, что этот крест наверняка тебя спасал, и не раз. Но больше он тебе не нужен. Идем со мной.
Он привел Юрека в комнату с тремя кроватями. Возле каждой кровати стояла своя тумбочка, а вокруг общего стола стояли три стула. В углу был платяной шкаф.