Беги, ведьма
Шрифт:
Расшатанные нервы в стенах лечебницы для душевнобольных – это такая прелесть, новое слово в диагностике.
– У меня есть кое-что получше валерьянки, – сказала Лидия после недолгой паузы. – Одну минуту.
Минуты Арине хватило, чтобы стереть исходящий звонок, раздавить каблуком корпус смартфона и зашвырнуть как можно дальше в кусты. К возвращению Лидии она уже лежала в кровати.
– Выпейте это. – Лидия протянула ей таблетку и стакан воды. – Это прекрасное успокоительное. Пейте!
Ну что ж, эта таблетка сделает свое черное дело, потому что на экстренное промывание желудка не осталось никаких
После отъезда мсье Жака Лизина жизнь изменилась, как-то враз утратила яркость. Девочка по-прежнему делала утреннюю гимнастику и дыхательные упражнения, но не получала никакого удовлетворения. А на пруд мама больше ее не пускала, да Лиза и сама не очень-то хотела. Нет, она не боялась воды, не видела в ней никакой опасности, просто берег пруда стал тем местом, где мсье Жак объявил о своем уходе, и воспоминания вызывал совсем невеселые, а Лиза не любила грустить. Довольно с нее и того, что загрустила мама. Эту тихую грусть не замечал никто, кроме Лизы. Для папы и прислуги мама оставалась прежней: любящей супругой и строгой хозяйкой. Но взгляд ее изменился, из него исчезла искра, словно в маминой душе сквозняком загасило свечу.
Исчез свет, и исчезло тепло. Движения сделались равнодушно-механическими. Когда мама вышивала, а вышивала она теперь каждый день, казалось, что руки ее живут своей жизнью, в то время как на лице не отражалось ничего, кроме… сожаления.
О чем или о ком она сожалела? Лизе казалось, что она знает ответ, но знание это отчего-то причиняло боль, и девочка старалась не искать причину маминой печали. А когда печаль переродилась в болезнь, стало уже слишком поздно. Мама угасала, уходила тихо и деликатно, не доставляя никому хлопот… только боль, а еще злость от бессилия что-либо изменить. Многим позже, уже став взрослой, Лиза поняла, что маму убила любовь. Иногда любовь тоже убивает, сначала разбивает сердце, а потом каплю за каплей забирает жизнь.
– …Сегодня твоя мама уйдет. – Девочка-тень забралась на подоконник, дохнула на заиндевелое стекло. От ее дыхания на стекле не осталось проталины, наоборот, ледяной рисунок стал еще краше. – Если хочешь, можешь с ней попрощаться.
– Я знаю. – Да, Лиза знала, предчувствовала скорый мамин уход, плакала ночами от бессилия. – И я хочу.
– Но ей совсем не обязательно умирать. – Девочка-тень спрыгнула с подоконника, прилегла на кровати рядом с Лизой. – Я знаю секрет. – Полупрозрачный пальчик почти коснулся медальона-монетки. Почти.
– Расскажи. – Секреты – это всегда интересно. А если секрет поможет вернуть маму, его обязательно нужно выслушать.
Девочка-тень улыбнулась. Лиза не видела улыбки, но знала, что ее гостья улыбается.
– Я умею исполнять желания.
Мсье Жак об этом говорил. А еще он предупреждал, что тени нельзя доверять.
– Я скажу тебе на ушко. Слушай. – Дыхание девочки-тени пахло
Как в сказке… Вот только это очень страшная сказка.
Лиза испугалась, еще не дослушав до конца, замотала головой, закрыла лицо руками.
– Как хочешь. – Девочка-тень пожала плечами. – Это ведь твоя мама.
– А у тебя… у тебя есть мама?
– У меня есть только ты, – сказала девочка-тень и исчезла в темноте.
…А утром мама умерла. Уж не потому ли, что Лиза испугалась страшной сказки и отказалась принять условия тени?..
…Жизнь дала трещину. И Волков мог точно указать момент, когда это случилось: в тот самый миг, когда трещину дало его сердце.
– …С возвращением! – Незнакомый мужик в нелепой хирургической шапочке в цветочек улыбался Волкову одновременно радостно и устало.
– Откуда? – В горле скреблись кошки, а язык и губы пересохли, как пустыня Сахара.
– С того света, дружочек. С того света! – Мужик подмигнул Волкову и ткнул указательным пальцем куда-то в потолок. – Я такого дива за свою тридцатилетнюю практику еще не видел! Чтобы с таким ранением да все так прекрасно уладилось!
Про ранение Волков ничего не понял, как и про путешествие на тот свет, но боль в груди и реанимационная палата заставляли поверить в сказанное. Боль была тупая, но чутье подсказывало – это временно. Обезболивающие или остатки наркоза делают свое дело, а вот когда перестанут, начнется самое веселье.
– Пулю поймал? – спросил он врача.
– Не пулю, дружочек, а ножик. И что самое удивительное, когда вас на наше крылечко подбросили, ножика в ране не было. А сердце при этом вполне себе исправно работало. С такой-то дырищей в правом желудочке! А это, доложу я вам, уже медицинский феномен.
Про феномен было интересно, но вот про ножик в сердце интереснее вдвойне. Волков ничего не помнил. Вот совершенно ничего! Чей ножик? Откуда взялся и куда делся? Чья рука его держала? И, что тоже важно, кто подбросил его на крыльцо больнички?
– Вы не помните, при каких обстоятельствах получили ранение? – Врач ему, пожалуй, не поверил.
– А по голове меня не били? – Голова гудела. Так что мало ли что. Может, амнезия из-за черепно-мозговой…
– По голове не били, в сердце только пырнули. А имя-фамилию свои помните? Тут вами из органов интересуются.
Имя, фамилию и даже отчество Волков помнил отлично, а интересу людей из органов и вовсе не удивился. Обычная практика при ножевых ранениях. Он даже знал, какие вопросы станут задавать, и прекрасно понимал, что отвечать и кому нужно позвонить, чтобы ребята из органов на него не слишком наседали. То есть себя Волков осознавал целиком и полностью, чем зарабатывал на хлеб с маслом – помнил, а вот при каких обстоятельствах попал в переплет – забыл. Странная какая-то амнезия, подозрительная.
А врач все не уходил, все сопел, хмурил седые брови.