Беглая монахиня
Шрифт:
Магдалена спросила шепотом, испытывает ли Венделин то же самое, и он смущенно кивнул:
— Как такое возможно?
Магдалена взяла из рук Свинопаса фонарь.
— Чем дольше я всматриваюсь в открытую книгу, которую Тритемий прижимает к груди, тем больше мне кажется, что он хотел бы скрыть от нас содержание этой книги, хотел бы унести его с собой. В любом случае это не Библия, не Евангелие.
— Да, уголки оклада явно светские! — согласился Свинопас. — И на переплете не видно креста, как на других благочестивых книгах.
Магдалена
— Необычно, ты не находишь? — спросила Магдалена и добавила: — Трудно поверить, что такой известный художник, как Тильман Рименшнайдер, мог сделать надгробие из кусков!
Магдалена застыла. Складки одеяния Тритемия отбрасывали косые тени.
— Венделин, — воскликнула Магдалена, не веря своим глазам, — ты только посмотри!
И когда Венделин не сразу сообразил, что она имеет в виду, она встревоженно пролепетала:
— Складки в точности повторяют изображение треххвостой змеи, которая все время попадается на моем пути.
Свинопас вопросительно уставился на Магдалену.
— В последний раз это было в твоей библиотеке в Эбербахе, когда доктор Фауст заснул над картой.
В этот момент коротким славословием закончилась вечерня, и Магдалена заторопилась, чтобы покинуть аббатство.
На ходу Свинопас произнес:
— По мере общения с тобой мне становится как-то не по себе. Ты, безусловно, права. Треххвостая змея и в этом случае — зашифрованное указание на то, что «Книги Премудрости» спрятаны где-то по течению Майна. Ничего больше мы опять не узнали. Майн длинный, и легче искать иголку в стоге сена, по крайней мере, тогда известно, где находится сено.
Магдалена ничего не возразила на замечание Венделина. Как у человека, дни и ночи напролет занятого одним делом, у нее возникло предчувствие. Поэтому на следующий день она отправилась к дому Тильмана Рименшнайдера в переулке Францисканергассе.
Глава 20
Внушительное здание в переулке Францисканергассе города Вюрцбурга производило впечатление вымершего. Когда Магдалена постучала в красивую резную дверь, поначалу никакого отклика не было вообще. Она уже собиралась повернуть назад, чтобы зайти еще раз попозже, когда с левой стороны от двери открылось небольшое оконце и в нем появилось удрученное женское лицо.
— Меня зовут Магдалена Вельзевул, и я хотела бы поговорить с господином Тильманом Рименшнайдером, если можно, — произнесла Магдалена.
— Мастер Рименшнайдер больше не живет, — буркнула женщина и захлопнула окошко.
Магдалена
— Простите! — крикнул он еще издалека. — С тех пор как люди епископа раздробили отцу руки и он не может держать
долото, он сидит целыми днями, смотрит в одну точку и произносит не больше пяти фраз за день.
— То есть Тильман Рименшнайдер вовсе не умер?
— Умер? Нет, он жив. Но порой кажется, что жизнь ушла из него. А потом вдруг его охватывает ярость, он страшно ругается и жалуется на немоту в суставах и пожар в пальцах. Разве это можно назвать жизнью?
Молодой Рименшнайдер протянул Магдалене руку и вежливо поклонился.
— Он наверняка будет рад, если вы нанесете ему визит.
— Вы думаете, он меня узнает?
Йорг вскинул руки.
— Мы не раз говорили о вас и вашей готовности помочь. В те дни, когда отец, разбитый морально и физически, вдруг оказался на свободе, он только благодаря вам получил врачебную помощь. Пойдемте, он будет рад видеть вас!
Поколебавшись, Магдалена последовала за молодым Рименшнайдером. Она не знала, как больной художник встретит ее. Но все же в ее душе теплилась надежда, что Рименшнайдер что-нибудь расскажет ей о Тритемии и это поможет в их поисках «Книг Премудрости».
С чувством тревоги она вошла в дом. Йорг проводил ее в мрачную комнату на верхнем этаже. В кресле неподвижно сидел, словно олицетворение страдания, небрежно одетый Тильман Рименшнайдер. Было трудно поверить, что этот человек, постаревший, казалось, на годы со дня их встречи, несколько недель назад был творцом выдающихся произведений искусства — алтарей, надгробий и скульптур. Но именно так все и было.
Когда они вошли, мастер Рименшнайдер не проявил никакого интереса к визиту посторонней дамы. Но потом он узнал Магдалену и на его скорбном лице промелькнула робкая улыбка. Беспомощно, почти как малое дитя, Рименшнайдер протянул ей свои руки с наложенными шинами и повязками из грубого холста. Движение явно причиняло ему боль.
— Мастер Рименшнайдер, — обратилась к нему Магдалена, — я так надеялась застать вас в лучшем состоянии!
— Я хорошо себя чувствую, — с горечью произнес скульптор.
— Как вы можете так говорить? — удивилась Магдалена. — Вам ведь не под силу держать в руках резец, и о хорошем самочувствии нет и речи.
Рименшнайдер повысил голос:
— Даже если бы я был в состоянии держать резец, поверьте мне, дева, я никогда больше не стал бы создавать произведения искусства. Ни для Папы Римского, ни для архиепископа Альбрехта в Майнце и уж тем более для епископа Конрада, окопавшегося наверху, в крепости Мариенберг. Творить искусство может лишь тот, кто любит людей. Я их могу только ненавидеть.