Беглец. Трюкач

Диллард Майкл Дж.

Готтшалк вздохнул и, посмотрев на Нину, успокаивающе ей улыбнулся.

— Не волнуйся, дорогая. В работе нашего друга необходима некая толика наглости.

Камерон с надеждой посмотрел ей в глаза, стремясь увидеть в них хоть какой-то отблеск происшедшего накануне, но на Нинином лице не отразилось ничего, кроме озадаченности. Готтшалк подчинил ее своей воле, подумал Камерон, зачаровал, втянул в свои планы.

— Ладно, мне все это надоело, оставим светские беседы, — холодно сказал он. — Я на несколько шагов вперед могу предугадать все ваши дурацкие задумки. Они мне ясны, как Божий день.

— Ясны, как Божий день, — задумчиво повторил режиссер. —

Но разве тебе не приходило в голову, что даже самый ясный день таит в себе загадки? Ну вот, например, взгляни на этот пляж. Что ты там видишь?

— Воду и песок.

— И все?

— Ну, солнечный свет.

— Какой именно?

— Яркий.

— Вот именно, — как во сне пробормотал Готтшалк, — яркий солнечный свет. А мне видится нечто большее. Я смотрю в окно и вижу разноцветный ореол, венец, понимаешь? Впрочем, куда тебе, тебе этого не понять, милый мой, это как бы побочное явление моего заболевания, ну, как осложнение после гриппа. Да, я теряю зрение, но в то же время вижу все в ином свете. Мне дано видеть радугу в то время, как все остальные только бессмысленно пялятся в небо… Ну, и что же» еще ты там видишь?

— Ничего.

— Ничего. — глубокомысленно повторил Готтшалк. — Боже, как это близоруко с твоей стороны.

— Хорошо, если вы способны видеть все иначе, поделитесь, что там вам видится.

— О, ужасная сцена, — театрально прошептал режиссер, — Серфинг, ребенок на руках у мужчины… Я их всех так явственно вижу, но пройдет совсем немного времени, и ты, друг мой, тоже их увидишь. Может, даже еще сегодня. Через час или чуть больше.

Камерон взглянул опять в глаза Нины и слегка качнул головой, призывая ее к молчанию, но его подмигивания были абсолютно бесполезны. Она слушает только Готтшалка, понял он, слушает зачарованно, как змея дудочку. Я заставлю ее очнуться от его чар. Чего бы это ни стоило.

Готтшалк сидел, уставившись сквозь огромное стекло в морскую гладь. Не поворачивая головы, он обратился к Камерону теплым, отеческим тоном, каким обычно говорит с давно знакомым пациентом лечащий врач:

— Ты немного устал. Утомился. Это вполне естественно. Ступай-ка на пляж, поплавай, поразвлекайся. Это снимет напряжение.

— Великолепное предложение, — хмыкнул Камерон, — но я желаю знать, что со мной будет дальше.

— Твое желание вполне совпадает с моим.

Несколько секунд прошло в молчании.

— Ну? — не выдержал Камерон.

Режиссер испустил тяжелый вздох.

— Вот что я тебе скажу. Там, на моем столе, найдешь рукопись. Это перевод с голландского. В ней помечены основные трюки. Ознакомься с ними. Запомни. Проверни в своей голове, это полезно для дела. Даже во сне думай об этом, ладно?

— А потом?

Готтшалк пожал плечами.

— Там увидим…

Перевод с голландского оставлял желать много лучшего. Неведомый ему человек, едва владеющий азами английского языка, довольно неуклюже и косноязычно описывал подвиги, совершенные двумя пожарниками из Гааги, некими Р. Янссеном и Т. Баккером. Эти парни утверждали, насколько он мог понять, что метод экстренной эвакуации из тонущего автомобиля страшно устарел, так как даже новейшие испытания происходили в специальных цистернах с капсулами, которые, хоть и сконструированы так, чтобы имитировать салон современных машин, но все-таки не рассчитаны на вертикальное погружение, так же как и на то, что кузову придется выдержать чудовищный напор воды.

Те же самые Янссен и Баккер выстроили очень логичную цепь доказательств, и Камерон, уже лежа в постели

поверх одеяла, снова и снова проигрывал в уме их, казалось бы, нелепые идеи. И тут до него дошло во всей своей неизбежности, справедливости и последовательности, что эти два гениальных парня должны были на собственном опыте испытать свои предположения, то есть сесть за руль самого настоящего автомобиля и нырнуть в нем с пирса или с мола, уж что там у них было, в самую настоящую воду, в самую настоящую глубину.

Он зажег свет и достал записи. Да. Все так и было. Вот оно: «Янссен и Баккер вставляют воздушные шланги в рот и, галантно поклонившись собравшейся публике, погружаются в теплые воды…» Так, значит, голландцы подстраховывают своих каскадеров аквалангами!

Он улыбнулся и бросил рукопись на пол. Потом вскочил, подошел к раковине и посмотрелся в зеркало, снова увидев складку между бровей, к которой уже начал привыкать.

А вот интересно, дадут ли мне акваланг, мелькнула безрассудная мысль. Но тут же он вспомнил, что оператор даже спасательный жилет и то ему не кинул, когда он беспомощно бултыхался под молом. Ясно, они уж, конечно, откажутся под предлогом, что акваланг может испортить впечатление, что все должно быть естественно, иначе исчезнет чувство реальности.

С другой стороны, да Фэ не удовлетворится кадрами с Джорданом, слишком уж они будут неправдоподобными. Он может стать на его сторону. А если мне откажут в акваланге, подумал Камерон, это будет означать только одно — я обречен.

Он снова взглянул в зеркало. На лице, его новом лице не отразилось и тени того мрачного предчувствия, которое давило на него тяжелым грузом все последнее время. Почаще смотрись в зеркало, браток, это придаст тебе большую уверенность в себе…

Но что это? То ли вновь взыграла память, то ли еще что, но он вдруг, как в фильме с замедленной съемкой, увидел машину, затормозившую перед его носом, ту, незнакомую, руку, выпихивающую его вон; вот он падает на дорогу, рука захлопывает дверцу, а он отлетает в сторону и в отчаянии хватает камень. Но, может, все, что за этим последовало, было частью трюка? Безумно опасного, но все же трюка?

Камерон поднял с пола рукопись и положил ее на кровать. Да, рискованный трюк, настолько рискованный, что его предшественник, по всей вероятности, потерял самообладание и… А эти чертовы голландцы не собирались терять своих людей и поэтому пользовались аквалангами…

Как ленивая, пресытившаяся акула, прямо перед ним появилась тонущая машина, на берегу за ней наблюдал режиссер со всей своей компанией.

— …Ты поверил тому, что происходило там, на дороге? — спросил его как-то Готтшалк. — Вот видишь, это еще одно доказательство правильности моей теории. Так что же, в конце концов, реально? Жизнь или кино?

Машина реальна, падающая с моста машина, думал Камерон, вспоминая свои сумасшедшие кульбиты на самом краю моста. Вот машина-то как раз и реальна.

Он совершенно сознательно вычеркнул из памяти то, как он швырнул камень. Сейчас лучше об этом не думать

Теперь он все видит с высоты, как с вертолета. А что? Не все же Готтшалку!

Там, внизу, на песчаном пляже, одетый, как всегда, в свою излюбленную робу, Готтшалк беседовал о чем-то с Ниной, на которой не было ничего, кроме облегающего купальника, и с каким-то человеком, держащим на руках ребенка. Рядом, утопая босыми ногами в песке, за установленной на треножнике камерой возился Бруно да Фэ. Вот он наклонился к камере и стал настраивать ее на виндсерфингиста, ожидающего своего момента, сидя на своей доске.