Беглец
Шрифт:
Я вздохнул, сравнив мои лохмотья, в которые превратилась одежда, данная мне смотрителем кладбища, и безукоризненные, как с иголочки, одеяния своих вассалов. Как это у них получается — преображаться вместе с одеждой?
Ведь тот же Граднир — по сути, воплощение животной мощи — не ходит голым в человеческом теле, и даже не обернут шкурой, а одет, как воин — в рыжие кожаные штаны и безрукавку, укрепленную черными полосами, похожими на металл. Даже пояс с перевязью для кривого, как коготь, меча имеется, и сам меч.
И Орлин не безоружен. И девушки, увы,
Может быть, все дело в том, что Гончары лепят нашу плоть именно с такими свойствами? Тогда почему мое тело такое… человеческое? Ионт не успел долепить? Теперь он уже не ответит. А жаль, у меня много к нему осталось вопросов, и один из них — какова моя сущность, демоны подери этих жрецов?!
— Мне нужна новая одежда, — сказал я трем дарэйли, когда они подвели ко мне белого жеребца и спросили о дальнейшем пути.
— Тогда завернем в какое-нибудь селение.
Орлин сообщил, что видел сверху крупное село на юго-западе. Как раз по пути, к вечеру должны добраться. В само село мы решили идти вдвоем с Ринхортом, оставив двух дарэйли сферы Существ поблизости: слишком отличались они от людей, а неприятностей достаточно на сегодня. Увы, внутренний голос предостерегал, что они только начались.
Верховный получил доклад о провале миссии жреца Врона с большим опозданием: некому было доложить. Если бы егерь, обеспокоенный волчьим воем, не пошел с облавой и случайно не наткнулся в лесу на труп лучника, потом на второй, третий…
— И опять ни одного выжившего! — Сьент едва сдержал крепкое ругательство, неподобающее его положению.
Какой-то смысл эта расправа обретала, только если принц решил не оставлять свидетелей, или… ему необходимо собирать жатву смертей. Любых. Значит, его сущность готовится ко второму этапу инициации, набирает силу.
Скорее бы Мариэт восстановила Ллуфа. Почему так затянулось исцеление?
Мариэт, опустив подбородок в сцепленные пальчики, любовалась беловолосым дарэйли. Он спал совершенно обнаженный, но хранительница жизни давно привыкла к виду раздетых мужчин, и могла сравнивать. Она была очень довольна своей работой. Тело Ллуфа снова выглядело совершенным, а глубокая, никак не зарастающая рана в боку и обезображенное лицо, которое каменный юноша уговорил ее не восстанавливать — так это специально для жрецов оставлено.
Ллуф резко открыл глаза — их Мариэт восстановила с трудом, и они выглядели еще мутноватыми, что вызвало гримасу недовольства на ее личике.
— Тебе не стыдно так на меня пялиться, дитя? — нахмурился юноша.
— Вот ни столечко! — Мариэт, расплетя пальцы, показала самый кончик розового ноготка.
— Ужас, какая распущенность!
— А где ты видел целомудренных дарэйли? — лукаво прищурились ее синие как небо глаза.
— В зеркале. Я очень стыдлив, к твоему сведению. — Ллуф, пошарив на полу, поднял упавшую простынь и обернул бедра. — Ну что, продолжим занятия? Кого будем
Мариэт вздохнула, убрала специально выпущенный кокетливый локон за ушко.
— Никого. Сьент требует тебя в любом виде, живым или не очень. Так лучше уж тебе быть целым, правда?
Ллуф кивнул, и девушка, встав с кресла, простерла засиявшие золотым светом ладони над его раной, сращивая края.
— И тоже думаю, что уже нельзя тянуть. Принца надо остановить. Знаешь, сколько уже у него жертв? — она отняла правую ладонь и, загибая тоненькие пальчики, начала перечислять, но махнула рукой. — Тут даже сороконожка не справится. Очень много смертей, а будет еще больше.
— И тебе, дарэйли жизни, от этого больно, — заметил Ллуф.
— Очень! Вот тут, — она ткнула себя в область сердца, обратив, заодно внимание бесчувственного дарэйли камня на безукоризненную форму груди под облегающей тканью черного платья. — Тут что-то надрывается, и моя сила уходит, как вода в песок. От естественной чужой смерти не так больно, только печально, а неестественных быть не должно!
— Но ведь войн и насилия в мире много, как же ты справляешься?
Закончив исцеление раны, от которой и без того оставалась лишь безобразная видимость, Мариэт села на край ложа.
— Мне так больно и страшно только из-за его жертв. Я не обратила внимания, так ли было, когда он убил жреца Пронтора, — ее высокий алебастровый лоб прочертила сосредоточенная складка. — Нет, не помню. Но я почувствовала, когда умерли Потерянные в хранилище. Вот с тех пор мне… мне страшно.
Она уронила голову на руки. Ллуф приподнялся, сгреб девушку, усадил себе на колени и, обняв и покачивая, как ребенка, погладил растрепанные непослушные кудри.
— Мариэт, милая, не бойся, Сьент не позволит, чтобы твоя сила ушла, он не даст тебе умереть. И я не дам.
— Сьент не замечает ничего, — всхлипнула девушка, пряча лицо на его груди. — Он… Я так люблю его, Ллуф! А мы для него — дети, только дети, которые были потеряны, а он нас нашел. Он не видит во мне женщину. Я даже не знаю, что такое поцелуй, представляешь?
Он горько усмехнулся:
— Не представляю, как возможна такая невежественность у рабыни Гончара.
— Мне едва исполнилось восемь лет, когда погиб мой создатель. Я стала Потерянной. Это было ужасно, Ллуф. Знаешь, сколько мне лет на самом деле?
— Семнадцать, или даже меньше.
— Только никому не говори, но я — самая старая дарэйли в мире. Мне почти пять тысяч лет.
— Тебя создали сразу после войны?
Девушка кивнула:
— Через двадцать лет после договора. Тогда в мире было очень много смерти, так много, что уцелевшие могли не выжить: болезни, голод, отравленная вода и лютый холод. Земля перестала родить, животные тоже почти не уцелели. Гончары создали нескольких дарэйли жизни, чтобы остановить смерть, оставленную нам высшими. Мои старшие сестры быстро иссякали, не успев набрать полную силу, не доживали и до второй инициации. Я не должна была столько прожить.