Беглянка
Шрифт:
Впрочем, таверна не так уж плоха, пожалуй, даже лучшая из подобных заведений здесь, в доках. Сюда заглядывают деловые люди из этой части штата Луизиана, совершают сделки и не стесняются упоминать о таверне Гарольда Иствуда при своих женах. Здесь всегда вкусно накормят, приятные девушки споют вам несколько песенок под аккомпанемент спинета; выпивка самая разнообразная, женщины к вашим услугам, а порою можно принять участие в хорошей драке или поглазеть на нее. Таверна находится почти в самом центре порта Новый Орлеан, на берегу великой Миссисипи, и тут перебывала уйма всякого
Джаррет любил этот город, основанный больше сотни лет назад французами. Потом им владели испанцы и снова французы, пока президент Томас Джефферсон не предложил Наполеону Бонапарту, чтобы тот продал ему всю Луизиану, и сделка состоялась.
Джаррет впервые попал сюда еще юношей, в 1815 году, когда генерал Эндрю Джэксон командовал американскими войсками, защищая город от англичан, и с тех пор полюбил его узкие улицы, бегущие к реке, разнообразные дома во французском, испанском и американском стиле; литые чугунные балконы, маленькие сады, величавую Миссисипи и пеструю оживленную жизнь на ее берегах.
Ему нравилось захаживать и к Иствуду, в то не слишком почтенное заведение, где он и увидел сейчас женщину, явно не принадлежащую к этому кругу…
– Я горю, – со вздохом произнес Роберт Трит, друг и партнер Джаррета, и бросил карты на дубовый игральный стол.
Джаррет взглянул на свои карты. Три дамы. Три четверки. Он перевел взгляд на стол, где лежали деньги: бумажки и золото. Добродушный Джек, богатый креол из недальних мест, сидел напротив него со всегдашней ухмылкой на лице. Черт! Надо ухо держать востро: этот обманет самого святого Петра, если зазеваешься.
Тем не менее Джаррет снова посмотрел на вошедшую. Сейчас она разговаривала с Иствудом, маленьким и пузатым. Заметив, что незнакомка выше Иствуда, стройная и изящная, Джаррет с сожалением подумал:
«Неужели этот боров говорит ей сейчас, какую цену она может брать и сколько должна отстегивать ему?»
Руперт Фюрстенбург, высокий светловолосый немец из Сент-Луиса, кинул на стол пачку денег.
– Поднимаю ставку, джентльмены! Сто долларов.
– Хорошо, что я сгорел, – пробормотал Роберт.
– Сотня! – широко улыбнулся креол. – Подумаешь, карманная мелочь! Принимаю!
Джаррет снова уставился на незнакомку. Роберт Трит ткнул его в бок.
– Сто долларов! Видишь?
– Да. – И он рассеянно отсчитал из горстки монет, лежащих перед ним, нужную сумму.
Роберт нахмурился.
– Ты следишь за игрой?
– Зачем шепчетесь? – Улыбчивый Джек подкрутил темные усы. – Лучше скажи, Джаррет, не хочешь ли поставить на кон свою знаменитую плантацию?
– Моя плантация, Джек, стоит так же крепко, как, надеюсь, и твоя, – лениво ответил Джаррет.
– Ах, mon cher, – возразил креол, – мы оба владельцы болот, не так ли? Разводим насекомых, аллигаторов… – Он погрозил пальцем Джаррету. – Но у тебя еще семинолы в придачу. Они не прибавляют радости, верно? Все, что я выращиваю, только мое и будет всегда моим. Мой дом стоит уже семьдесят лет. А твой, mon ami? В любой момент… даже, не дай Бог, сейчас… может превратиться в облако дыма. Сгореть! Ты
Джаррет едва сдержал улыбку, представив себе подобного всадника, хотя слова Джека не доставили ему удовольствия. Впрочем, так же, как этот креол, рассуждали почти все белые. И мало кто понимал переселенцев, обосновавшихся во Флориде. Этот полуостров считали джунглями или топями, где кишат аллигаторы, змеи и прячутся индейцы.
Нa самом же деле тамошние земли оказались почти золотым дном для таких, как Джаррет Маккензи. Во всяком случае, урожаи можно было снимать круглый год.
А джунгли? Что ж… Джаррет давно уже расчистил свои владения, построил, дом, начал выращивать сахарный тростник, хлопок, зерно. Все, что ни посади, росло и приумножалось. Скот был всегда сыт, ибо травы никогда не засыхали; земля отличалась плодородием, воды было вдосталь. Да, часть земель занята болотами, но зато другая с лихвой окупает любые потери.
Это был почти рай, и Джаррет всем сердцем привязался к своему полуострову и много знал о нем – от своего отца и индейцев, да и сам исколесил его вдоль и поперек. Здесь он обрел не только то, что принято считать раем, но и нечто большее – душевный покой. Здесь он любил, и женщина, ставшая его женой, разделила с ним любовь к их общему дому.
Но Лайзы больше нет, и его сердце теперь окаменело… Нет, не совсем – в нем осталась любовь к земле. К дикой, еще не укрощенной, по-прежнему бередящей душу, как и неизбывная боль от недавней потери. К земле, которая продолжает бросать ему вызов, угрожать. Эта земля стала для него наваждением.
– Маккензи! – окликнул его Улыбчивый Джек. – Слышишь меня? Ты уснул?
Зачем ему слушать Джека? Джаррет откинулся на стуле. Карты у него что надо, и его не занимает болтовня партнеров по игре. Куда интереснее смотреть на ту женщину. Кто же она такая?.. Однако надо ответить этому навязчивому креолу – тот, кажется, сболтнул что-то насчет его, Джаррета, дома и плантации?
– Готов спорить на что угодно, – сказал он, – на куда большую сумму, чем у нас на столе, что с моим домом сейчас все в порядке… И будет в порядке, уверен!
Фюрстенбурга мало интересовали разговоры.
– Играем или нет, джентльмены? – Взмахнув рукой, он подозвал темноволосую служанку-креолку. – Еще виски!
Джаррет пожал плечами:
– Вижу, вы разгулялись, джентльмены. – Он сухо улыбнулся Джеку. – Увеличиваю ставку! Еще сто!
И подтолкнул на середину стола новую горсть золотых монет.
Фюрстенбург остался при своих, проявив обычную осторожность.
Битва разгоралась между улыбчивым Джеком и Джарретом. Креол зарывался, но ему часто везло: половину своего немалого состояния он выиграл в карты.