Беглый
Шрифт:
Началась торопливая, но предельно тихая погрузка. Наших лошадок пришлось заводить на качающиеся плоты чуть ли не силой, они храпели, упирались, прядая ушами, чуя холодную воду и ненадежную опору под копытами.
Тит и Сафар, кряхтя от натуги, перетаскивали тяжелые, неудобные мешки с нашим серебром.
Мы с Захаром и Софроном помогали грузить тюки контрабандистов: чай, какие-то рулоны ткани, пушнину — все то, что вез Лу Синь. Левицкий, бледный, но собранный, стоял чуть в стороне, крепко сжимая в руках одно из наших ружей — мы предусмотрительно держали их наготове. Изя Шнеерсон суетился под ногами, спотыкался,
— Не приходилось таким в Одессе заниматься, Изя? — не удержался я от вопроса, видя его неуклюжесть.
— Ой, я вас умоляю, Курила! — всплеснул он руками. — Контрабанда — это таки у греков бизнес! А я порядочный еврей, торговал себе мануфактурой, пока эти бандиты не пришли…
— Быстрее, живее! — торопил Щербак, нервно оглядываясь на темный русский берег. — Не ровен час, нагрянут…
Его слова оказались пророческими. Едва последний тюк был уложен, и плотогоны, оттолкнувшись шестами от вязкого, чавкающего грязью берега, отошли на несколько саженей, как на том берегу, откуда мы только что отчалили, замелькали беспокойные огни факелов. Тишину разорвал властный, зычный крик:
— Сто-ой! Стрелять буду! А ну, к берегу!
— Казаки! — выдохнул Щербак. — Засада! Пронюхали, ироды!
Глава 2
Берег позади нас пылал мечущимися факелами, выхватывавшими из тьмы не меньше десятка конных силуэтов. Грянул первый, недружный залп. Пули со злым визгом пронеслись над самыми нашими головами, смачно шлепаясь в черную воду. Одна из лошадей на нашем плоту, истошно заржав, забилась и тяжело рухнула на бревна плота, сраженная шальным выстрелом. Две другие, обезумев от грохота и страха, рванулись вперед, обрывая недоуздки, и с громким всплеском кинулись в воду, быстро исчезая в темноте вниз по течению.
— Кони! Пропали кони! — в отчаянии крикнул Чиж.
— Черт с ними, с лошадьми! Греби! Навались! — заорал я, перекрывая крики, шум и треск выстрелов.
— Захар! Софрон! Сафар! К ружьям! Огонь по вспышкам! Не дать им целиться!
Завязалась яростная перестрелка. Мы палили почти наугад в сторону мечущихся на берегу огней. Казаки с берега отвечали. Их пули свистели совсем рядом, глухо стучали по бревнам плотов, вздымали вокруг нас фонтанчики воды.
Плотогоны, отборно матерясь, изо всех сил налегали на длинные шесты и неуклюжие весла. Те из нас, кто не стрелял, помогали им. Левицкий, позабыв про свое дворянство, с неожиданной сноровкой орудовал тяжелым сибирским ружьем с сошками, методично посылая пулю за пулей в сторону берега. Изя забился за мешки с серебром, съежившись и бормоча на идише нечто, похожее на молитву.
— Серебро! Серебро, главное дело, держи! Не упусти! — хрипло крикнул Захар, когда плот сильно качнуло и вода окатила нас ледяными брызгами. Тит тут же грудью прикрыл драгоценные мешки.
Наконец течение подхватило наши неуклюжие посудины, вынесло на стремнину, быстро унося от опасного берега. Стрельба с той стороны стала реже, пули ложились все дальше. Казаки, видимо, поняли, что упустили нас. Их злые крики и ругань еще разносились по воде, но уже слабее, бессильнее.
— Ушли… Кажись, ушли… — выдохнул Софрон, опуская дымящееся ружье. Руки его заметно дрожали от пережитого.
—
— Живы остались — и то хлеб, — буркнул я, перезаряжая на всякий случай ружье. — Серебро цело?
— Цело, Курила, цело! Все как в аптеке у Розенблюма! — отозвался Изя из-за мешков, вновь обретая дар речи. — Таки целее не бывает!
Вскоре наши плоты тяжело ткнулись в противоположный берег.
Здесь нас уже ждали несколько невысоких, молчаливых фигур в темно-синих ватных халатах и остроконечных соломенных шляпах — люди Лу Синя, как коротко пояснил Чиж. По-русски они, кажется, не понимали ни слова. Они должны были повести нас дальше до города Гайнджура. Чиж и Хан остались с нами. Щербак же, крепко стиснув мою ладонь своей мозолистой пятерней, полез обратно на плот.
— Ну, бывайте, бродяги! Может, свидимся еще. Мир тесен, особенно здесь!
— Спасибо за помощь, Щербак, — кивнул я. — Не забудем.
Оставшихся лошадей пришлось оставить — по заверению Чижа, взамен нам должны были выделить иной транспорт. Один из китайцев молча указал нам рукой направление — в глубь темной, незнакомой земли. Свои пожитки пришлось пока взвалить на плечи.
Мы двинулись вперед по узкой и скалистой тропе между холмами, оставляя позади реку Аргунь, казачий кордон, Россию. Впереди лежала чужая земля, непонятная, полная неизвестности, но дающая хрупкую надежду.
Примерно через час ходу мы вышли к месту стоянки каравана.
Зрелище было, прямо скажем, впечатляющим и совершенно не похожим на то, что мы привыкли видеть в Забайкалье. Несколько десятков огромных, флегматичных двугорбых верблюдов, навьюченных тюками и переметными сумами, стояли или лежали на утоптанной земле, лениво пережевывая жвачку. Между ними суетились погонщики — смуглые, скуластые монголы в потертых стеганых халатах и меховых шапках с лисьими хвостами. Их резкая, гортанная речь смешивалась с низким ревом верблюдов и фырканьем низкорослых, коренастых монгольских лошадок.
Воздух был густо пропитан запахом пыли, верблюжьего пота, кислого кумыса и едкого дыма костров, сложенных из аргала — высушенного верблюжьего навоза.
Хан коротко переговорил со старшим караванбаши, указав на нашу разношерстную компанию. Тот окинул нас равнодушным, чуть прищуренным взглядом и молча кивнул. Возможно, наше присутствие было согласовано заранее — по крайней мере, оно не вызвало у него ни удивления, ни особенного интереса.
Нам выделили пару свободных лошадок, а мешки с серебром под бдительным присмотром Тита навьючили на одного из верблюдов.
С первыми лучами солнца караван тронулся на восток, в самую глубь Маньчжурии. Путь наш лежал через холмистую степь, покрытую редкой, жесткой, уже начинающей желтеть травой и низким, колючим кустарником. Пыль стояла столбом: мелкий, желтоватый песок, поднятый сотнями ног и копыт, висел в воздухе бурой завесой, забивался в глаза и нос, скрипел на зубах. Верблюды шли медленно, величаво покачиваясь из стороны в сторону, словно корабли в этом пыльном степном море.
Мы старались держаться вместе, чуть поодаль от основной массы каравана. Левицкий с нескрываемым любопытством аристократа разглядывал и монголов, и этих странных, горбатых животных. Изя Шнеерсон то и дело охал, отплевывался и причитал: