Беглый
Шрифт:
Если и дальше оперировать узбекской терминологией, то Давлят – настоящий палван. Это «богатырь» так у нас называется.
Палван в камуфляже сурово оглядывает меня:
– Ти еврей что-ли?
– Нет, гражданин начальник, упаси бог! Какой еврей!
– А что очки тогда нацепил? Все евреи – в очках. И, джаляп манагыр, вечно норовят к баланде поближе – сокрушается он.
– Да нет, гражданин начальник, просто зрение хреновое.
– Ты мне эта…хренами здесь туда-сюда поменьше раскидывай – Давлят немного испуганно кивает на портрет юртбаши в красном углу:
– Запорешь
– Так точно, гражданин начальник. Тушундим
– Ну, всё тогда. Дуйте, черпаки. Чтоб к утреннему просчёту уже сидели свой хата, я вас, джаляп манагыр, по всей тюрьма искать не подписывался.
– Хоп бошлигим – отвечаю с полупоклоном. Это было интервью с генерал менеджером.
После этой короткой официальной части мы с Марсом сразу двигаем в хлеборезку.
По дороге, не останавливаясь, покашливая, убиваем средних размеров пятульку индийской конопли.
«Так оно быстрее прокатит» – заверяет меня Марс. «Так оно завсегда быстрее».
Физиономия у хлебореза точно соответствует табличке на его окошком «Хлеборезка». Лучше и не скажешь.
– Эй, балянда! – пан Хлеборезка приветствует меня – У меня звонокь скора – если кто из муджиков вольнячий шимотка движения ставит будет – перениси. Абязательна перениси. Пасматреть. Сигарет-пигарет худо хохласа тасану.
Затем он бережно, как древний манускрипт ацтеков, принимает у меня выданный Давлатом список, и вскоре выталкивает лоток забитый нарезанными пайками серого тюремного хлеба.
Пайка. В кодексе правильных понятий существует целая глава раскрывающая важность, целебность и святость понятия «мужиковская пайка». Крысить мужиковскую пайку – один из самых страшных грехов.
Впрочем, не буду вас этим утомлять. Сами понимаете – вещь нешуточная.
У хлебного лотка ремень чтоб его можно было подвесить на шею – на манер коробейников. Нервное напряжение потихоньку спадает. А может это меня запоздало накрывает марсова трава, и я снова почувствовав радость от того что сидится мне в тюрьме приятно и легко, начинаю мурчать под нос:
Ой, полна, полна моя коробушка, Есть и ситец, и парча, По-о-о-жалей, моя зазнобушка, Молодецкого плеча!– Эй, балянда, завтра шимоткя не забудь да? – ласково провожает меня пан Хлеборезка и захлопывает окно своего скворечника. Надо вам заметить – тюрьма не любит открытых окон и дверей – вечно тут все хлопает и защелкивается прямо у вас за спиной.
Тут я прервусь чтобы вам, будущие урки, внушение сделать – никогда, слышите, никогда не укуривайтесь в три тридцать утра в свой первый рабочий день. Будь то офис Международного Банка Реконструкции и Развития или просто тюремный централ. Сохраняйте на работе трезвость, хотя бы в первый день. Учитесь на моих ошибках.
Потому что дальше началась полоса сплошного кошмара. Иногда проходят
Это были, наверное, одни из самых страшных несколько часов за все мои шесть с половиной в общей сложности тюремных лет. До сих пор просыпаюсь с криком, когда снится то роковое утро. Недобрую шутку сыграла со мной дурь – трава. Недобрую.
Начнём с того, что я по рассеяности забыл у пана Хлеборезки долбаный список второго этажа. А может он специально его зажучил – это уже историкам из будущего предстоит разбираться.
Потом тюрьма опять же. Ведь ТТ это не только пересылка для путешествующих из учреждения в учреждение клоунов как я. Здесь и женская следственная – Монастырь, и малолетка, и страшный спецподвал МВД, и зиндан – камеры смертников и отсеки приведения приговоров в исполнение, у этих палачей даже термин есть для такого типа тюрем «исполнительная», но самая большая часть тюрьмы это – СИЗО – следственный изолятор.
Когда вы под следствием, то в интересах дела не должны иметь никаких контактов с окружающим миром. Чтобы не сговариться с подельниками, и не организовать геноцид свидетелей.
Поэтому в СИЗО целые системы подземных и надземных коридоров, рамп, лестничек клеток, секционок. Многие коридоры дублируют друг друга. Так чтобы даже во время конвоирования в допросную и обратно, у вас и шанса перекинуться словом с подельниками не возникало. Кроме того усложняет в разы побег – заблудится можно как акыну в московском гуме.
Даже контролёры – новички, имея при себе схему-планшет, регулярно тут теряются. Что уж говорить обо мне, не выспавшимся, подсевшем на марихуановые измены, ещё и с этим идиотским тяжеленным лотком на шее в довесок.
Любой, кто отсидел, скажет вам – тюрьма – это живой организм. Гигантский шевелящийся осьминог, у которого может быть разное настроение и отношение к вам в зависимости от кучи причин. Вечное движение щупалец. Как говорит узбекский фольклор, здорово приблатневший в эпоху юртбаши, это не халам-балам, это турма, балам!
Я вам честно говорю, шёл точь-в-точь, как за полчаса до этого мы летели с Марсом. Те же салатовые продолы, хлопающая секционка, потом направо, ещё раз направо, и вот тут-то должна была быть лестница на второй этаж.
Вместо второго этажа я оказался почему-то в четвёртом ауле ТТ. В жизни там не бывал до этого.
«Как удивительны все эти перемены! Не знаешь, что с тобой будет в следующий миг…» – подумала Алиса, но вместо Белого Кролика мне навстречу вышел молодой поджарый контролёр-казах. У него была, по-самурайски бесстрастная физиономия.
С минуту он, молча меня, разглядывал, потом вдруг оглушительно закричал на кочевом гортанном наречии.
На его крик сбежалось ещё несколько похожих на него как родные братья сегунов. Вволю насмеявшись, и перетянув меня для острастки дубинкой по спине (боли я от ужаса совсем тогда не чувствовал), самурай вырвал листок из блокнота, и насупившись, как ребёнок на первом уроке рисования, нарисовал схему как вернуться во второй аул.