Бегство из психушки

Богач Георгий

– На этот раз достаточно. Вы умеете кратко излагать свои мысли. Расскажите-ка мне лучше о работе с пустым стулом.

– Человек смотрит на пустой стул и представляет на нем, скажем, своего начальника, который утром отругал его за плохо сделанную работу. Но человек побоялся ответить начальнику в том же духе и гештальт остался незавершенным. И он отвечает воображаемому начальнику так, как хотел бы, и тем самым завершает гештальт.

– И как же он отвечает своему начальнику?

– Например, называет его козлом, дураком, сволочью, гадом и, не выбирая выражений, посылает в разные места. Так человек разгружает свою отягощенную психику.

Владимир

Андреевич раскрыл щелеобразный рот, напоминающий капкан, показал редкие зубы и долго смеялся. Потом он достал из кармана брюк клетчатый носовой платок и промокнул им выступившие слезы.

– Гештальт-терапия, говорите? Ха-ха-ха! Замечательно! Расскажу о ней на президиуме Академии наук. Пусть академики знают, что самое эффективное лечение – это обматерить своего начальника за глаза, так чтобы тот об этом и не знал. Я бы назвал этот метод не работой с пустым стулом, а фигой в кармане. Дешево и сердито. Очень демократично – тайком показать начальнику дулю в кармане вместо спора с ним. Не опоздайте на дежурство, милая Софья Николаевна. И мой вам совет – читайте классическую литературу по психиатрии – учебники и монографии, а послать кого-нибудь по матушке мы с вами еще успеем. Думаю, что дерьмократы заставят нас материться из последних сил, ибо ни на что другое их у нас уже не останется.

Софья вышла из дома и направилась в больницу.

В кабинете дежурного врача за столом сидел Анатолий Иванович Фильчаков и листал чью-то историю болезни.

– Здравствуйте, Анатолий Иванович.

– Здравствуйте, Софья Николаевна, – Фильчаков автоматически посмотрел на часы.

– Я не опоздала?

– Нет-нет. Просто у меня такая привычка – все сверять по часам. Сейчас на дежурстве затишье – можете сходить на свое отделение. Говорят, вы восстанавливаете личности своих больных какими-то особыми установками.

– Это гештальт-терапия в сочетании с гипнозом и элементами психоанализа.

– И до нашей больницы докатились эти буржуазные изыски. Как говорится, за что боролись, на то и напоролись. Демократия. А вы не заметили, Софья Николаевна, что наша демократия попахивает анархией? Каждый делает, что хочет и как хочет, никого об этом не спрашивая.

– Я не принюхивалась. С вашего разрешения я все-таки пойду к себе на отделение.

– Идите. Жду вас через полтора часа. Надеюсь, этого времени вам хватит для бесед с вашими больными, – уголки рта Фильчакова тронула саркастическая улыбка.

Анатолий Иванович посмотрел вслед Софье, потом его вытянутое лицо с тяжелым подбородком, узким лбом и длинным носом наклонилось над столом, и он что-то записал в блокнот, который достал из кармана. При этом глаза его многозначительно прищурились.

Софья пошла на седьмое отделение. На сестринском посту за столом сидела Галина Седова. Она, не шевелясь смотрела вперед, и ее лицо напоминало ритуальную маску, которую Софья когда-то видела в отделе сувениров в торговом центре на Петроградке. Увядшие губы Седовой блестели ядовито-красной помадой, а дряблое лицо было подрумянено. Выцветшие, как старый ситец, голубые глаза смотрели бесстрастно.

– Как себя чувствуют наши больные?

– Ждут вас, Софья Николаевна. Особенно Кошкаров. Он вам приготовил какой-то особый сюрприз.

Софья открыла ключом дверь в палату номер два, вошла и захлопнула ее.

Алексей Вородкин и Антон Кошкаров сидели на кроватях, настороженно глядя на дверь. Увидев Софью, они обрадовались.

– Что

случилось? – спросила Софья.

– Утром Фильчаков с санитарами обыскивали нашу палату.

– И что же они искали?

– Они искали ваш портрет, но не нашли его. Сказали, что придут попозже и все равно его найдут.

– Мой портрет?!

– Антоша нарисовал ваш портрет, – сказал Вородкин.

Антон снял с себя застиранную больничную куртку и вывернул ее наизнанку. На спинке куртки пастелью, которую Софья месяц тому назад принесла Кошкарову, был нарисован ее портрет.

– Неплохо, совсем неплохо. В вас, Антон, просыпается настоящий портретист. Подарите мне этот портрет, взамен я принесу вам новую куртку. А как об этом портрете узнал Фильчаков?

– Медсестра Седова доносит Фильчакову обо всем, что происходит в отделении, – быстро заговорил Вородкин. – Сестринский пост находится напротив нашей палаты, и мы слышим все, о чем Седова докладывает ему по телефону. И о том, что вы принесли Антону пастель и бумагу, а мне – ручки и тетради. И о том, что я стал писать эпиграммы, а Антон рисует портреты всех сотрудников больницы. Ваш портрет Фильчаков сегодня не нашел. Но он нашел шарж на себя, нарисованный Антоном и подписанный мной: «Славный доктор Фильчаков – первый среди говнюков». Фильчаков скомкал этот шарж, спрятал в карман и пообещал, что нас будут обыскивать ежедневно, – Вородкин робко улыбнулся: – «В целях укрепления дисциплины и порядка в психиатрической больнице, а не превращения ее в салон умалишенных карикатуристов».

– Вот как!

– А вы знаете, Софья Николаевна, что Седова уже несколько раз затаскивала Антона в дежурку? Она пытается уложить его к себе в постель, но Антон всегда от нее убегает. А когда она увидела ваш портрет, нарисованный Антоном, то поняла, что он в вас влюблен, и дико его приревновала. На глазах у Антона она порвала все портреты, нарисованные им на бумаге, и выбросила их обрывки в мусорное ведро. А он, дурачок, сказал, что у него есть еще один ваш портрет, но она его никогда не найдет. И тут она натравила на Антона Фильчакова, видимо рассказав ему о шарже. Ведь этот шарж она не порвала, а оставила, чтобы Фильчаков его увидел.

Софья вопросительно посмотрела на Кошкарова, но тот отвернулся к окну.

– Софья Николаевна, а почему вы советуете мне писать эпиграммы, а не лирические стихи? – спросил Вородкин.

– Эпиграммами вы кратко завершаете диалоги с теми, кто вас обидел. А чем более кратко и быстрее отвечаешь обидчику, тем быстрее восстанавливается психика.

– А зачем завершать диалоги с теми, с кем и говорить-то не хочется?

– Это принцип гештальт-терапии. Диалог должен быть завершен. Даже великие поэты чувствовали это и писали эпиграммы на своих недругов, которым не могли сказать в глаза все то, что о них думают. Взять хотя бы Пушкина и Лермонтова. Я еще приду к вам сегодня.

Выходя из палаты, Софья дверью сбила с ног Галину Седову, которая подслушивала, прижав ухо к замочной скважине. Седова упала на пол, показав рваные колготки на костлявых и бледных до синевы ногах.

– Извините, что помешала вам подслушивать, – тихо сказала Софья.

Седова поднялась с пола и стала поправлять на себе халат, исподлобья по-собачьи глядя на Софью. Ее глаза мстительно блестели бутылочными осколками.

Софья вернулась в кабинет ответственного дежурного по больнице. Фильчаков разговаривал по телефону.