Бегуны
Шрифт:
Над своим анатомическим атласом Филипп работал методично и терпеливо.
Сперва вскрытие — старательная подготовка модели для эскиза, необходимо раскрыть мышцу, связку нервов, путь кровеносного сосуда, распялить препарат в двухмерном пространстве, свести его к четырем направлениям: верх, низ, левая сторона, правая сторона. Филипп использовал тонкие деревянные шпильки, помогавшие сделать сложное абсолютно прозрачным и простым. Лишь после всех этих приготовлений он вставал, выходил, старательно мыл и сушил руки, менял верхнюю одежду, а затем приносил лист бумаги и графитовый грифель, чтобы воспроизвести ту или иную часть организма.
Вскрытие Филипп производил сидя, тщетно пытаясь обуздать жидкости тела, нарушавшие выразительность и точность изображения. Он запечатлевал детали при
Видимо, ампутация подорвала здоровье Филиппа — теперь на него частенько накатывали слабость и меланхолия. Беспрерывно терзавшую его боль в левой ноге Ферейен назвал «фантомной», но боялся рассказать о ней кому бы то ни было, полагая, что стал жертвой галлюцинации, сходит с ума. Узнай об этом в университете, его репутация, безусловно, была бы подорвана. Вскоре Филипп начал медицинскую практику и был принят в цех хирургов. К нему чаще, чем к другим, обращались с просьбой сделать ампутацию, словно отсутствие ноги могло служить гарантией успеха, а сам безногий хирург — талисманом (если можно так выразиться) для больного. Филипп опубликовал ряд трудов, подробно описывающих анатомию различных мышц и сухожилий. Когда в 1689 году ему предложили должность ректора университета, он перебрался в Лувен, среди багажа был тщательно замотанный в полотно сосуд с ампутированной ногой.
Я, Виллем ван Хорссен, был тем посланцем, который спустя несколько лет, в 1693 году, принес Ферейену еще влажную от типографской краски его первую книгу — огромный анатомический атлас «Corporis Humani Anatomia» [87] . Он стал итогом работы Филиппа на протяжении двадцати лет. Каждая гравюра — безукоризненно выполненная, четкая и ясная — была снабжена комментарием, так что возникало ощущение, будто в этом труде человеческое тело каким-то неведомым образом вытравлено до самой его сути, очищено от скоропортящейся крови, лимфы, этих подозрительных жидкостей, от жизненного шума — будто оно открывает свое гармоничное устройство в полной тишине белого и черного цветов. «Анатомия…» принесла Филиппу широкую известность, через несколько лет была переиздана большим тиражом и стала учебным пособием.
87
«Анатомия человеческого тела» ( лат.).
Последний раз я навестил Филиппа Ферейена в ноябре 1710 года — меня вызвал его слуга. Своего учителя я нашел в очень плохом состоянии, с ним почти невозможно было разговаривать. Он сидел и смотрел в окно, выходившее на южную сторону, хотя я убежден: единственное, что способен был видеть этот человек, — это его внутренние образы. Он никак не отреагировал на мой приход, взглянул равнодушно и не сделал никакого жеста, вновь уставившись в окно. На столе лежала его нога, вернее, то, что от нее осталось: она была разобрана на сотни, тысячи бесконечно малых частей, сухожилий, мышц и нервов, разложенных, в свою очередь, до мельчайших составляющих, которые покрывали почти всю поверхность стола. Слуга, простой деревенский парень, был в ужасе. Он боялся заходить в комнату хозяина и все делал мне знаки за его спиной, беззвучно, одними губами комментируя его поведение. Я как умел обследовал Филиппа, диагноз был неутешителен: казалось, его мозг перестал функционировать и погрузился в спячку. Я знал, что у него и раньше бывали приступы меланхолии, теперь черная желчь залила его мозг — возможно, из-за этих, как он называл их, фантомных болей. В предыдущий раз я принес ему географические карты, услыхав, что их разглядывание очень помогает при меланхолии. Я прописал Филиппу жирную пищу для укрепления организма и покой.
В конце января, узнав о его смерти, я немедленно поспешил в Рейнсбург. Я увидел Филиппа уже в гробу, обмытым, чисто выбритым, готовым к похоронам. По прибранному дому сновали какие-то лейденские родственники, а когда я спросил слугу о ноге, тот только пожал плечами. Большой стол у окна вычистили и промыли щелочью. Когда я пытался навести какие-нибудь сведения о ноге — ведь Филипп столько раз твердил, что ее следует похоронить вместе с ним, — родственники просто отмахнулись
В утешение и во избежание конфликтов мне вручили большую стопку бумаг Ферейена. Похороны состоялись двадцать девятого января в аббатстве Влирбек.
Письма к ампутированной ноге
Разрозненные листочки, которые достались мне после смерти Ферейена, смутили мой покой. В последние годы своей жизни Учитель записывал свои мысли в виде писем к столь специфическому адресату, что, вне всяких сомнений, все сочли бы это доказательством его безумия. Однако если повнимательнее приглядеться к этим торопливым, явно не предназначенным для чужих глаз записям, можно увидеть запечатленный в них путь к неведомому материку и попытка начертать его карту.
Я долго раздумывал, как поступить с этим неожиданным наследством, и в конце концов решил отказаться от публикации. Мне, его ученику и другу, хотелось бы, чтобы Филипп остался в памяти потомков блестящим анатомом и рисовальщиком, открывшим Ахиллово сухожилие и еще несколько ранее не замеченных частей нашего тела. Чтобы мы помнили его прекрасные гравюры и осознавали, что невозможно вполне понять чужую жизнь. Но дабы избежать сплетен, которые начали распространяться в Амстердаме и Лейдене после смерти Филиппа — будто Учитель сошел с ума, — хочу представить здесь несколько кратких выдержек из этих писем — в качестве доказательства того, что безумен Ферейен не был. Вне всяких сомнений, Филипп страдал специфической манией, связанной с его необъяснимой болью. Мания же является предощущением уникального, индивидуального языка, отважившись воспользоваться которым мы сможем познать истину. Нужно идти за своим предчувствием, устремляясь на территории, другим кажущиеся абсурдными и безумными. Не знаю, почему этот язык истины у одних людей звучит ангельским гласом, у других принимает обличье математических символов или нотной записи, а то проявляется и вовсе диковинным образом.
В «Письмах к моей ампутированной ноге» Филипп старался доказать — логически и объективно, — что если тело и душа, в сущности, идентичны, раз они являются двумя атрибутами бесконечного, всеобъемлющего Бога, то между ними должна существовать некая, задуманная Создателем, связь. Totam naturam unum esse individuum [88] . Вот что интересовало Филиппа более всего: каким образом столь разные субстанции, как тело и душа, соединяются в человеческом теле и как они воздействуют друг на друга. Каким образом материальное тело может быть связано с нематериальной душой? Как возникает боль и где ее источник?
88
Вся природа — индивидуум ( лат.).
Так, он писал:
«Что на самом деле воздействует на меня, когда я чувствую боль и страдаю, если моя нога отделена от меня и плавает в спирте? Она не испытывает никакого дискомфорта, нет никаких причин для зуда, эта боль не имеет логического основания, но тем не менее существует. Сейчас я смотрю на свою ампутированную ногу и ощущаю в ней — в пальцах — невыносимый жар, словно я погрузил ее в горячую воду, и это чувство столь реально, столь отчетливо, что, закрой я глаза, мысленным взором мог бы увидеть ушат с кипятком и собственную ступню, погруженную в него по щиколотку. Я касаюсь своей конечности, физически существующей в виде куска законсервированной плоти, — и не чувствую этого. Зато чувствую то, чего не существует, по сути — пустоту, в которой нет ничего, способного вызвать какие бы то ни было ощущения. У меня болит то, чего не существует. Фантом. Это фантомная боль».
Сочетание этих слов поначалу казалось ему странным, но потом Филипп стал все охотнее пользоваться этим термином. Он также делал подробные записи в процессе вскрытия ноги. Ферейен разлагал ее на все более мелкие части и вскоре уже не мог обойтись без микроскопа.
«Тело есть непостижимая тайна, — писал Филипп. — Наши подробнейшие описания вовсе не означают, что мы познаем его. Это напоминает вывод из книги Спинозы, этого шлифовальщика линз, полирующего стекло, чтобы мы могли лучше рассмотреть каждый предмет, и изобретавшего усложненный язык, чтобы точно выразить свою мысль. Говорят ведь: видеть — значит ведать.