Бегущая под дождем
Шрифт:
А пока жив, держись, прозаик! Стисни зубы, молчи и пиши. Утром, днем, вечером и даже ночью. И даже если вдруг навалится какое-то тревожное настроение и захочется куда-нибудь завеяться с друзьями-приятелями, в ресторан Дома литераторов или к кому-то в гости, а может и просто пошататься по улицам в толпе незнакомых и вечно озабоченных москвичей, выбрось из своей творческой головы эти подлые мысли и смутные желания! Садись за стол и работай!
— Мы писали! Наши пальчики устали! — зло бормотал Чуприн. Метался по своей тесной комнатушке, как угрюмый зверь в зоопарке по клетке. Лохматил
Когда не писалось, ему все виделось в мрачном свете. Он проклинал тот день и час, когда решился сесть за исторический роман.
К тому же занозой в мозгу сидела эта рыжая девчонка, которая трансформировалась в древнеегипетскую царицу. Ведь соплячка совсем, почти одного возраста с дочерью Олесей. Наверняка врет, что ей уже девятнадцать.
Что-то надо с этим делать! Дальше так продолжаться не может. Надо принять какое-то важное и ответственное решение. Насчет романа. И насчет Нади тоже.
Какое именно решение, этого Чуприн и сам не знал.
Наталья и Надя ждали Ефима Жигору у памятника Пушкину. Он почему-то всегда назначал встречи именно здесь. Более неудобного места в Москве не найти. С утра до вечера толчея, приезжие, местные попрошайки и свободного места для парковки машины ни за какие деньги не найдешь. Он предпочитал, чтоб его ждали именно у памятника Пушкину. Всегда опаздывал минут на двадцать. Особенно когда зависели от него. Шикарно подкатывал к тротуару, хотя в этом месте категорически запрещена даже остановка, высовывался из машины громко подзывал к себе очередного (ю) страждущего (ю). Так, чтоб видели и слышали все окружающие. Провинциальный артистизм и беспросветная жажда быть в центре внимания всегда отличали Жигору.
Наталья с Надей уже отстояли положенные двадцать минут. Жигоры не было.
— Девушки, милые! Как нам во МХАТ пройти?
Перед ними остановились две женщины среднего возраста. У каждой в одной руке по сумке, в другой по ребенку. Середина дня, но обе уже вконец замордованы ритмами огромного города. Явно обе впервые в столице.
Надя стояла с каменным лицом. Наталья снизошла, пожалела провинциалок.
— Вам какой? Ефремовский или Доронинский? — снисходительным тоном поинтересовалась она.
Женщины растерянно переглянулись.
— Женский или мужской?
— Разве их два? — удивилась одна.
— У нас билеты на утренник, — пожаловалась другая.
— Там, где «Чайка».
— Сейчас в каждом театре «Чайка», — усмехнулась Наталья.
— Наташ! Не морочь людям голову! — не выдержав, вмещалась Надя, — Ефремов умер давным-давно. Там теперь Табаков всем заправляет.
— Помолчи, а? Стой и молчи!
— Девочки, милые, мы на спектакль опаздываем! — дуэтом взмолились женщины.
— Какой спектакль? — строго спросила Наталья.
— На «Синюю птицу», — опять дуэтом ответили женщины.
— Это к Дорониной, — уверенно заявила Наталья.
— По подземному переходу на ту сторону, — опять вмешалась Надя.
— По бульвару чуть пройдете, слева будет стоять урод…
— Какой урод? — испуганно
— Здание такое. Уродом в народе зовут.
— Спасибо вам, милые!
— Дай вам Бог женихов богатых!
И тут прямо в тротуару шикарно подъехал Жигора.
В машине Надя сидела на заднем сидении и недовольно хмурилась. В голову почему-то пришла странная фантазия. Она преступница, «Никита» из французского фильма, ее арестовали и теперь везут в тюрьму.
Никакого ощущения праздника не было.
Хотя она была спокойна. Олимпийски спокойна. Толпы конкуренток ее ничуть не волновали. Надя уже не раз и не два издали присматривалась к кастингам.
Толпы девочек школьного возраста и чуть постарше. Они осаждают приемные комиссии ВГИКа, ГИТИСа, школы-студии МХАТ. Они жаждут участвовать в конкурсах красоты, мечтают видеть свои фото на обложках модных глянцевых журналов. Они берут штурмом школы фотомоделей и рекламных агентств, которых расплодилось по Москве в последнее время, как сыроежек после обильного дождя. Они жаждут славы. И денег. Она, девочка из-под Волоколамска хочет только одного. Петь.
Их много. Их чудовищно много, их «тьмы, и тьмы». Она одна. Единственная и неповторимая. Но у нее есть то, чего нет ни у одной из них. У нее есть голос. Уникальный, посланный свыше Наталье. Она не одна. Их двое. Она и Наталья. Просто этого никто не видит. Не узнает, никогда не поймет. У них один голос на двоих. У них одна душа. Так распорядился кто-то там, наверху. Значит, так надо. Так должно быть. Потому ей не страшны никакие конкурентки, никакие соперницы.
Пусть у них идеальные фигуры. Сто семьдесят пять, девяносто — шестьдесят — девяносто. Ни у одной нет ее голоса, ее таланта. Ни у одной не стоит за спиной Наталья, готовая отдать за нее жизнь, если понадобиться. Потому и волноваться не о чем.
Жигора вез Наталью с Надей на кастинг.
Кастинг! Слово-то какое-то дремучее. Наде виделся какой-то бронтозавр или ихтиозавр из доисторических времен.
Ефим уверенно лавировал между машинами и, поглядывая на сидящих на заднем сидении девушек, говорил без умолку.
— Вы только не очень расстраивайтесь, если не получится. Это только один из возможным вариантов. Конечно, они мне кое-чем обязаны. Но боюсь, эта группа вам не очень подойдет.
Жигора пытался в зеркальце заднего вида разглядеть лицо Нади, у него ничего не получалось. Надя сидела, отвернувшись к окну, и смотрела на мелькавшие витрины магазинов. Она была абсолютно спокойна. Яркие броские витрины магазинов. Пестрая шумная толпа прохожих на тротуарах. Все как всегда. Надя ничуть не волновалась.
— Что это за группа? — спросила Наталья.
— Вокально-инструментальный ансамбль. «Ха-ха! Тушки!».
— Как называется? — не поняла Наталья.
— Так и называется, «Ха-ха! Тушки!», — на секунду обернувшись, ответил Ефим. — У них солистка в декрет ушла. Горят сразу несколько контрактов. Им, кровь из носа, нужна замена. У них сплошные гастроли.
Наталья выжидающе молчала. Надя, казалось вообще не прислушивалась к разговору. Равнодушно смотрела в окно. Будто это ее вовсе не касается.