Бегущий за ветром
Шрифт:
Мы стояли с ним бок о бок, высоко задрав головы. Дети, визжа, играли в догонялки, по парку разносилась музыка из какого-то старого индийского фильма, мужчины постарше молились, преклонив колени на пластиковые коврики, пахло мокрой травой, дымом и жареным мясом…
Если бы я мог, я бы остановил время.
Зеленый змей подлетел поближе к нашему. Его направлял мальчишка с прической ежиком и в майке с надписью печатными буквами «ROCK RULES». Мальчишка поймал мой взгляд, улыбнулся и помахал мне рукой. Я помахал ему в ответ.
Сохраб передал мне лесу.
— Так, — сказал я. — Давай-ка преподнесем ему урок. А?
Отсутствующее
Он ведь еще ребенок, как я мог забыть об этом!
Зеленый змей потихоньку подбирался к нашему.
— Не будем торопиться, — прошептал я. — Ну, давай… иди ко мне…
Зеленый занял позицию чуть выше нашего, не подозревая о ловушке, которую я ему приготовил.
— Смотри, Сохраб. Это один из любимых приемов твоего отца. Старый приемчик под названием «подпрыгни и нырни».
Сохраб учащенно сопел, изо всех сил вцепившись в вертящуюся шпулю. Стоило мне мигнуть, как шпулю уже держали маленькие мозолистые руки с треснувшими ногтями. Где же Сохраб? Откуда взялся мальчик с заячьей губой? И почему все засыпал слепящий снег, пахнущий курмой из репы, орехами и опилками? Как тихо стало. Только откуда-то издалека доносится голос хромого старого слуги, зовущий нас домой.
Зеленый змей теперь прямо над нами.
— Сейчас ударит, — шепнул я Сохрабу. — Момент настал.
Зеленый помедлил немного. Ринулся вниз.
— Готов! — воскликнул я.
Я проделал все блестяще. И это после стольких-то лет! Рывок в сторону — и мой змей увернулся. Слегка отпустить лесу, резко дернуть. Еще раз. Еще. Теперь мы выше. Описываем полукруг.
Все, братишка, сопротивление бесполезно. Леса-то твоя с треском перерезана. Прием Хасана сработал.
Зеленый, кувыркаясь и трепыхаясь, снижается.
Люди у нас за спиной свистят и хлопают. Я вне себя от радости.
Сияющий Баба аплодирует мне с крыши.
Смотрю на Сохраба.
Он кривит рот.
Он улыбается!
Не может быть!
Ватага мальчишек уже кинулась вдогонку за змеем.
Моргаю, и улыбка исчезает с лица мальчика.
Но она была! Я сам видел!
— Хочешь, я принесу тебе этого змея?
Кадык у Сохраба дергается. Волосы развеваются по ветру.
По-моему, он кивает.
Слышу собственный голос:
— Для тебя хоть тысячу раз подряд!
Бросаюсь вслед за змеем.
Всего-навсего улыбка. Она ничего не решает, ничего не исправляет. Такая мелочь. Вздрогнувший листок на ветке, с которой вспорхнула испуганная птица.
Но для меня это знак. Для меня это первая растаявшая снежинка — предвестник весны.
Бегу. Взрослый мужик в толпе визжащих детей. Смешно, наверное. Но это неважно. Ветер холодит мне лицо. На губах у меня улыбка шириной с Панджшерское ущелье.
Я бегу.
Халед Хоссейни о своем романе
Амир сам скажет вам, что он не является ни самым благородным, ни самым храбрым мужчиной. Но три года назад он совершил благородный и храбрый поступок. Он вернулся в талибанский Афганистан после двадцати лет отсутствия, чтобы искупить свой детский грех предательства. Он вернулся, чтобы спасти ребенка, которого никогда не видел, и тем самым спасти себя от собственного проклятия. Путешествие это едва не стоило ему жизни. И всему виной я. Ведь в конце концов,
В 2003 году, когда моя книга ушла в печать, я повторил путешествие моего героя, сев в «Боинг-727» рейсом на Кабул. Как и Амир, я не был там очень много лет, целых 27, мне было 11, когда я покинул Афганистан. И теперь я возвращался туда 37-летним врачом, живущим в Северной Калифорнии, писателем, мужем и отцом двух детей. Я не отрываясь смотрел в иллюминатор, надеясь, что в прорехах между облаками увижу Кабул. И, когда это случилось, я словно слился со своей книгой и своим героем, я стал Амиром и вдруг ощутил родство с древней землей, которая виднелась далеко внизу. Это очень удивило меня. Я ведь и думать о ней забыл. Но выходит, дело обстояло иначе. И Афганистан тоже не забыл меня. Бытует мнение, что человек пишет о том, что он испытал. Я же собирался испытать то, что написал.
Мое двухнедельное пребывание в Кабуле окрасилось совершенно ирреальными оттенками, ибо каждый день я видел те места и те предметы, которые я уже видел — глазами Амира, в своем воображении. Но так же, как и Амир, я чувствовал себя туристом на собственной родине. Мы оба слишком долго не были здесь, мы не участвовали в двух войнах, бушевавших здесь, мы не страдали с остальными афганцами. Я писал о чувстве вины Амира. Теперь я и сам испытал то же чувство.
Граница между воспоминаниями Амира и моими собственными стерлась. На страницах книги Амир переживал мои воспоминания, а теперь я переживал его. Я помнил красивую улицу Джаде, а теперь здесь руины, груды щебня, остатки стен в выбоинах от пуль, за которыми нищие нашли себе пристанище. Я помнил, как отец покупал мне на этой улице мороженое. И я помнил, как Амир и его верный друг Хасан покупали на этой же улице бумажных змеев — у слепого старика по имени Сайфо. Я посидел на осыпающихся ступенях «Кино-парка», где мы с братом частенько смотрели советские фильмы и где Амир с Хасаном смотрели свое любимое кино «Великолепная семерка» — не менее тринадцати раз. Вместе с Амиром я заглянул в дымные, тесные кебабные, куда водили нас наши отцы и где все так же, спустя столько лет, у открытого огня сидели по-турецки мужчины, исходя потом и раздувая угли под вертелами с шипящими кебабами. Вместе с Амиром мы пристально вглядывались в синее небо над садами Бабура, правившего в XVI веке, и ловили глазами бумажного змея, плывущего высоко-высоко над городом. Я смотрел в небо и думал о том солнечном зимнем дне в 1975-м, когда 12-летний Амир сделал выбор и предал Хасана, который боготворил его. Этот день будет преследовать его всю жизнь. А сделай он иной выбор, то остался бы в Афганистане и с талибами.
Я сидел на трибуне стадиона «Гази» и наблюдал за новогодней процессией, в которой участвовали тысячи афганцев. Я смотрел на них и видел своего отца и себя, играющих в бозкаши, а еще я видел Амира, который был свидетелем талибской расправы над двумя любовниками — вон там, у стойки южных ворот, где сейчас группа молодых людей в традиционной одежде танцует танец атан.
Но особенно вымысел и правда слились воедино, когда я отыскал наш старый дом в районе Вазир-Акбар-Хан, дом, в котором я вырос, так же как и Амир вырос в соседнем доме. Мне потребовалось три дня поисков, адреса я не помнил, а все вокруг изменилось до неузнаваемости. Но я искал и искал, пока не наткнулся на знакомую арку.