Бэламнийская трилогия

Блэйлок Джеймс

Гамп не мог больше сдерживаться.

– Разбойники! – закричал он. – Обведешь их вокруг пальца! Это примерно такая же чушь, как и идея с песочными часами. Как будто эти грязные бандиты не украдут твои часы вместе с кошельком.

– Тогда я тресну их этими часами по голове. – Буфо быстро прокрутил болтающимися на бечевке часами небольшой круг. – А потом загипнотизирую разбойников вот так. – И он покачал часами перед лицом Гампа, пару раз стукнув ими его по носу.

– Каланча, каланча, каланча! – багровея, крикнул Гамп, который знал, что это слово скорее, чем что-либо другое, выведет Буфо из равновесия.

– Джентльмены! – одернул их Профессор, выше всего на свете ставящий достоинство.

Гамп и Буфо поняли намек и угомонились, хотя в течение следующих десяти

минут время от времени корчили друг другу рожи. Буфо упорствовал в том, чтобы выставлять болтающиеся на бечевке часы в сторону Гампа и шептать на манер мага Зиппо: «Фокус, покус, мулиокус».

Они ушли уже после полуночи. На борту парохода им нечем было заняться, кроме как спать, поэтому путешественники постарались выжать все возможное из вечера в таверне. На улице их окутал серый туман. Ветра почти не было, и туман висел в воздухе, сырой и холодный, заглушая ночные звуки. Уличные фонари мерцали сквозь полутьму неестественным светом. Столбы, на которых они висели, терялись в тумане, и казалось, что лампы плавают там в неподвижном влажном воздухе, освещая землю бледными лучами, точно окутанные облаками маленькие луны. Шаги звонко отдавались по булыжной мостовой, а где-то сзади меланхолично бренчало пианино – последнее напоминание о вечерней программе развлечений в таверне, которая к этому времени должна была быть уже почти пустой.

Мимо пятерых друзей, цокая копытами, прошла лошадь без всадника, она вынырнула из тумана в нескольких ярдах впереди них, а потом так же внезапно исчезла, и стук ее подков, ударяющихся о мостовую, медленно затих вдали.

Путники на какое-то мгновение остановились на углу и в молчании прочитали поблекшую и облезшую табличку с названием улицы – просто чтобы убедиться, что они возвращаются той же самой дорогой, которой шли раньше. Джонатану эта ночь показалась какой-то тоскливой, в общем и целом достаточно романтичной, но вызывающей у него чувство некоторой заброшенности. Она словно напомнила ему, что он находится далеко от городка Твомбли и Верхней Долины. Тишина и туман казались ему почти одним и тем же, как если бы туман был видимой, висящей тишиной. И Джонатану пришло в голову, что та белая устало бредущая лошадь, что появилась и исчезла в тумане, на самом деле никуда не шла, что она была чем-то вроде ночной тени, которая бродила взад-вперед по промозглым аллеям, следуя за звуком своих собственных цокающих копыт.

За то показавшееся Джонатану странно долгим время, что он простоял у таблички с названием улицы, он начал различать раздающийся вдали постукивающий звук – звук трости, ударяющейся о тротуар или мостовую. Постукивание становилось громче, приближалось, а пятеро друзей стояли, не говоря ни слова, под облупившейся деревянной табличкой в рассеянном свете масляного фонаря и ждали то, что двигалось в их сторону. Никаких других звуков не было слышно.

Постукивание набирало силу – «тук-тук-тук», а потом внезапно превратилось в глухой деревянный гул: это тот, кто шагал вдали, окутанный туманом, пересек дощатый настил; потом на мгновение наступила тишина, за которой вновь послышалось «тук-тук-тук» трости по булыжной мостовой. Пахнущий тиной речной туман закружился вокруг путников, хотя ветра по-прежнему не было, и Джонатан поплотнее запахнул свою матерчатую куртку и вгляделся в освещенный светом фонарей туман.

Из мрака выросла темная тень, которая направилась наискосок через лежащую перед ними улицу, – гном в шляпе с обвисшими полями и черном плаще, постукивающий при ходьбе тростью с латунным наконечником. Его лицо было скрыто в тени шляпы, и он курил длинную странную трубку, чашечка которой мерцала в темноте и один за Другим испускала клубы дыма, который расплывался, вился и, как показалось Джонатану, улетал ввысь, точно тени огромных летучих мышей. Но от него не пахло табаком, лишь водорослями, гниющими древесными корнями и глубокими реками, катящими свои воды к морю. Ничто из этого почему-то не удивляло Джонатана. По правде говоря, его удивило бы что-нибудь другое.

Гном со своей мерцающей трубкой и постукивающей тростью растворился в темноте и исчез. Джонатан повернулся к Профессору, но по выражению его

лица понял, что говорить тут почти нечего. У Гампа и Буфо был такой вид, точно они присутствовали при повешении. На лице Майлза было особенно мрачное и расчетливое выражение. Вся компания как один человек направилась к улице, идущей вдоль берега реки; Буфо с Гампом шли первыми, Джонатан замыкающим. Пока они шагали, он разрывался между настойчивым желанием оглянуться через плечо и не менее настойчивым желанием броситься бежать обратно к причалу. Он испытывал ужасающее ощущение, что в любой момент ему на плечо может опуститься иссохшая рука, и воображал, что слышит меньше чем в футе у себя за спиной шорох юбок и затрудненное дыхание. Обернуться и посмотреть было так же страшно, как не смотреть, и хотя Джонатан убеждал себя, что все это игра воображения, он знал, что это не так, что кто-то или что-то стало шестым членом их компании.

Если бы, думал он, они могли дойти до берега, если бы они могли завернуть за угол и оказаться на территории открытого рынка, то, что бы это ни было, оно не стало бы за ними следовать – в этом он был уверен. Оно растворилось бы в тумане, исчезло, как все остальные тени, в темной, туманной ночи.

Угол, словно во сне, казалось, отступал, отходил все дальше по мере того, как они к нему приближались. Возможно, это была шутка, которую разыграл туман, масляные фонари, тишина, а также шелест и поскрипывание у него за спиной. Джонатан обернулся и бросил взгляд через плечо, чтобы рассеять чары. Сзади, шурша по булыжникам черными юбками и обтрепанными серыми кружевами, шла старуха из хижины на болотах, нащупывая путь вытянутыми вперед руками, хватая пальцами воздух, заполняя пространство, в котором мгновение назад находился Джонатан, глядя на него молочно-белыми, незрячими глазами.

Крик, опять как во сне, застрял у него в горле, а старуха вытянула сморщенную руку и поманила его скелетообразным пальцем, беззвучно шевеля губами.

Джонатан закричал. Он кричал изо всей мочи, каким-то образом понимая, что шум – громкий шум – это именно то, что здесь нужно. И он был прав. Старуха исчезла. Между ведьмой и Джонатаном проплыло облачко тумана, и когда оно развеялось, ее уже не было видно. Кошки на этот раз не было. Не было вообще ничего, кроме пустой, окутанной туманом улицы.

– Какого черта ты это сделал?! – завопил Гамп, который трясся от страха, съежившись на углу улицы. Буфо держал его за руку, а Майлз прижался к кирпичной стене консервного завода, готовый пустить в ход поджаривающее заклинание.

Джонатан поднял руку, делая им знак замолчать. Сначала ничего не было слышно, лишь что-то плескалось в реке да в конце улицы хлопнула закрываемая дверь. Но потом до них долетел слабый, очень слабый звук – глухой кудахтающий смех, словно исходящий откуда-то из затянутого серой пеленой неба у них над головой. Этот смех растворился в ночи и затих, и Джонатан почувствовал, как волосы у него на затылке встают дыбом. Он очень жалел, что это не сон и он не может просто проснуться и перевернуться на другой бок, лежа в безопасности в своей постели. Но это был не сон – и, учитывая то, что произошло, было маловероятно, что этой ночью он сможет проспать столько, чтобы утром все это показалось сном.

Глава 10. Кофе капитана Бинки

На следующее утро его разбудили удары воды о корпус парохода, раздававшиеся в нескольких дюймах от его головы. Это было что-то вроде «ш-ш-ш-плюх, ш-ш-ш-плюх». Джонатан понял, где он находится, как только проснулся, – еще до того, как проснулся. Ему снился сон, что он путешествует по незнакомой стране на таинственном и, возможно, населенном призраками пароходе. Этот сон постепенно становился все более мрачным. Джонатан сидел на корме, глядя на молчаливый лес, скользящий в сумерках мимо судна, и постепенно у него возникало ощущение, что слева от него, на фоне побеленной стенки каюты, сверкает пара молочно-белых опаловых глаз. Во сне он резко повернул голову, чтобы как следует рассмотреть эти немигающие глаза, наполняющие его душу каким-то зловещим страхом, от которого мурашки бегали по коже; но, сфокусировав на них взгляд, он не увидел ничего, кроме стенки каюты.