Белая бригада

Сахончик Станислав

В соседнем доке, весь в огнях сварки и тучах пыли от пескоструйки, ремонтировался американский эсминец «Джонас Ингрэм».

На танкере работало человек тридцать французов, несколько югославов и арабов. Руководил работой главный инженер мсье Логотю, полный, жизнерадостный здоровяк с висячими усами, больше смахивавший на украинца, за что его втихомолку именовали Логотюком. А переводчиком был пожилой, за шестьдесят, худощавый хмурый мужчина Жорж Шестакофф, говоривший по-русски очень правильным, непривычным

для моряков литературным языком, иногда вставляя в разговор совершенно непонятные, старомодные выражения. К своей работе он относился добросовестно, как, впрочем, и все французы, однако вел себя с моряками очень сухо и сдержанно. Он охотно питался в кают-компании, обожал борщ, с любопытством прислушивался к разговорам, но в беседы никогда не вмешивался. И только однажды, когда по русскому обычаю обмывали удачную сделку по покупке голландской краски, выпил немного и разговорился.

Он был русским эмигрантом из «первой волны», родился в Севастополе, отец был мичманом на эсминце «Жаркий», а мать – сестрой милосердия в морском госпитале. Родители ушли вместе с врангелевским флотом в Бизерту, так что детство его до 1925 года прошло в каюте крейсера «Адмирал Корнилов». Во время войны он участвовал в подпольном Сопротивлении и даже немного повоевал вместе с американцами при штурме монастыря Нотр-дам-де ля Гард, превращенного немцами в укрепленный пункт.

Об этом он позднее рассказал на экскурсии в монастырь и даже показал на подбитый американский танк «Шерман», из которого помогал вытаскивать экипаж. Танк, превращенный в памятник, так и стоит на том же месте с пробоиной от снаряда в борту.

Однажды Жорж в трюме здорово порезал ладонь, и Андрею пришлось обработать и перевязать ему рану. Потом Жорж часто приходил к нему в амбулаторию, и они разговаривали о жизни, старательно обходя острые политические вопросы – время было такое.

Уже в конце ремонта, когда удачно прошли ходовые испытания и готовился прощальный ужин, необычно взволнованный Жорж пришел к Андрею в каюту.

– Доктор, то, о чем я вас попрошу, будет не совсем обычно. Я уже пожилой человек, всю жизнь прожил во Франции, у меня семья, дети и внуки. Мой дом – Марсель, но всю жизнь я помнил, что я – русский. Конечно, в Россию меня не пустят, да и не к кому там ехать. Моя покойная матушка просила меня опустить в воду ее медальон в Бизерте, на том месте, где стоял «Генерал Корнилов», пять лет назад я съездил в Тунис и выполнил ее последнюю волю. Теперь я прошу вас – опустите мой медальон в море в Севастополе. Отец мне говорил, что они на «Генерале Корнилове» отходили от Графской пристани. Папа всю жизнь тосковал о родине. Сейчас он рядом с матушкой лежит на православном кладбище в Эксе, в нашем семейном склепе. А внуки мои по-русски не говорят, им это уже не нужно. Не откажите в просьбе, буду весьма признателен!

Я знаю, что все вы атеисты, но поставьте за нас свечку в Морском соборе.

И он протянул Андрею руку, на ладони лежал потускневший от времени медальон. Андрей растерянно взял медальон – просьба действительно была не только необычной, но и по тем временам достаточно опасной. Узнает кто из политотдела – все, засунут «под колпак», будешь всю жизнь в каботаже в пределах Охотского моря плавать. А не взять – на всю жизнь будет неловко, что старика обидел.

– Хорошо, – сказал Андрей, – я выполню вашу просьбу. Точно как вы сказали – у Графской пристани. Слово моряка!

Переводчик благодарно посмотрел на Андрея повлажневшими глазами, потом слегка поклонился и вышел из каюты. На ужине он вел себя необычайно раскованно, выпил водки, пел русские песни, плясал и под конец прослезился.

Утром сверкающий новой краской танкер поднял якорь и взял курс на Тунис, а затем на Севастополь. Но в Севастополе побывать в этом рейсе не пришлось – танкеру не дали разрешения на проход Дарданелльского пролива, заправили горючим прямо в море, и он взял курс на Аден.

Андрей попал в Севастополь только два года спустя, уже на другом судне. Первое, что он сделал в городе, – пошел на Графскую пристань и выполнил обещание, данное им старому русскому переводчику. А в следующее увольнение с замиранием сердца вошел в храм и, купив большую свечку, попросил поставить ее за упокой душ русских моряков, в чужих землях почивших.

Об истории с медальоном Андрею на много лет пришлось забыть. Старого переводчика, наверное, уже нет в живых, но душа его может быть спокойна, его просьба выполнена – медальон лежит на дне Севастопольской бухты у Графской пристани, сразу возле причала пассажирских катеров. На его родине…

«Случайно исполняющий…»

Был у нас в 36-й бригаде такой славный маленький пароходик – танкер «Россошанск». Раньше он исправно заправлял горючим и водой боевые корабли в море, однако из-за преклонного возраста бегал сейчас только между маяками и дальше бухты Стрелок не высовывался. По этой причине в его экипаж списывали моряков, отличившихся на почве безуспешной борьбы с зеленым змием, и командный состав, сидевший «под колпаком» у комбрига за различного рода мелкие и крупные шалости. Этакий плавучий штрафбат. Пару раз он тонул кормой возле пирса вследствие легкой забывчивости мотористов, перекачивавших балласт, подмоченный главный двигатель требовал переборки, поэтому на трубе уже с полгода висел зеленый брезентовый чехол. Пароход готовили к списанию, командование на него давно махнуло рукой, и пришвартован он был на самом краю пирса, среди ржавых барж, понтонов и всякого плавучего хлама.

Конец ознакомительного фрагмента.