Белая церковь
Шрифт:
– Отец, как вы спускаетесь оттуда, мы уже видели. А как попадаете обратно? Веревка же у вас?
– С божьей помощью, - уклончиво ответил монах.
Голос у него был густой, зычный, чуть-чуть с хрипотцой, как бы немного простуженный. Средний из братьев долго прислушивался к этому чуть простуженному голосу, после чего спросил:
– Отец, вы в нашем селе, в Околине, бывали?
– Не помню. А что?
– Соседка наша, Иляна, рассказывала как-то на днях. Идет она к Днестру белить полотна. Когда шли мимо домика Екатерины Маленькой, услышала, как дети к ней пристают - когда придет отец, куда
Рыжий монах воссиял.
– Кто бы мог подумать - сквозь сон слышали!
Младшему из братьев чувство оскорбленного достоинства не давало покоя, и он, став на колени лицом к огню, шепотом продолжал составлять заветную клятву. Его поведение удивило монаха, и, чтобы объяснить суть дела, старший вынужден был отчасти приоткрыть свои карты.
– Святой отец, - начал он медленно, издалека, ибо дело это было деликатное.
– Раз уж тебя бог тут над нами поселил, ты небось многое про нас знаешь. Тебе, конечно же, известно, что у нас большое горе. Может, ты даже видел, как нас обокрали. Теперь вот еще и опозорили, и втягивают в такое дохлое дело, из которого, может, и не вылезем. Потому вот вынуждены, так сказать, святой клятвой...
– А, не смешите меня!
– сказал монах, вернув кувшин, из которого выпил всего несколько глотков.
– Для угона какой-то клячи им еще и клятва нужна!
– Это не кляча, - заявил обиженно старший.
– На этом жеребце ездил сам Айдозла-паша.
– Да хоть бы и сам султан на нем гарцевал! Лошадь есть лошадь. С каких это пор трое рослых мужиков перед тем, как лошадь угнать, должны себя священной клятвой связывать!
Старший из братьев почесал затылок. Замечание о ненужности клятвы задевало его авторитет.
– Без клятвы на это дело идти нельзя - оно может стоить человеческой жизни.
– Тогда не ходите.
– А не ходить тоже не можем - вот в чем штука. Тайку нужно наказать. Это нам поручили конокрады со всего правого берега Днестра, но, кроме того, есть у нас и свои с ним счеты.
– Чем он насолил конокрадам?
– Видите ли, отец, у каждого есть свой огород, своя коммерция. Мы промышляем лошадьми. Он сливовой водкой. Мы ему торговлю не портим, но и он за это не должен в наши дела свой нос совать. А он, хоть и держится в стороне, как только увидел в Измаиле жеребца, от которого Суворов отказался и на которого солдаты бросали жребий, хвать и сцапал его. И приводит, сука, домой, прячет под семью замками, тем самым как бы оскорбляя и нас, и нашу профессию...
– Ну это обиды конокрадов. А у вас какие счеты с ним?
– Он антихрист. У него за душой ничего святого.
– Все мы в грехах, и смуту наших душ знает один господь.
– Нет, отец, ты ни себя, ни нас с ним не сравнивай. Послушай сначала, что это за человек. Он русский лазутчик. Он не раз ходил туда к ним, в Полтаву, он на этом состояние нажил.
– Если, помогая своему народу избавиться от иноземного ига, ему приходилось идти по пустынным землям к другой православной державе, то это никак нельзя
– Вы погодите, не спешите, отец. Что же он делает, когда та держава идет к нам на помощь? Садится на коня и берет меч в руки? Нет, квасит сливу в бочках и гонит крепкое мутное пойло.
– Ну, не все рождены для ратных подвигов.
– И опять же не спешите. Увиваясь вокруг воюющей армии со своей сливовицей, этот Тайка каким-то образом вынюхал от пьяных солдат, что победы так или иначе не будет. Русские вернутся к себе, мы опять попадем под турецкий полумесяц. Что и говорить, для нас, связавших себя с русской армией, участвовавших в войне против турок, наступают тяжелые времена. Тайка меч в руки не брал, ему ничего такого не грозит, но у него другая забота: как бы сберечь накопленное богатство. А накопил он за эту войну немало. И когда Суворов отказался от коня, и солдаты бросили жребий, он вдруг сообразил, что пашский жеребец может его спасти. Выдержать его в конюшне до прихода турок и выйти к ним навстречу в знак покорности и миролюбия. Выйти с этим красавцем навстречу нашим мучителям!
– Я понимаю ваше возмущение, - сказал после долгого раздумья рыжий монах.
– Я, может, и сам в какой-то мере его разделяю, но, братья мои! Разве эти дела так делаются?
– А как? Научите. Помогите, и мы для вас все, что захотите, сделаем.
– Новую келью в этой скале выдолбим!
– заявил младший.
– А хотите, целый монастырь построим! Нас тут много, вы не думайте!
– А что вы хотите с тем жеребцом сделать, после того как угоним?
Лицо старшего посветлело - кажется, дело идет на лад.
– Что хотите, то и сделаем. Хотите - вам подарим.
– Вот что, - сказал наконец послушник, - я пойду с вами на это дело, но только при одном условии: угоним жеребца, переправим через Днестр и выпустим на волю.
Старший из братьев посмотрел на него осоловело, точно кто-то обухом ударил его по голове.
– Как выпустим?
– Что значит - выпустим?
– Да для чего его выпускать-то?!
– Нет, - с явным огорчением сказал старший, - мы на это идти не можем. Скажут про нас, что мы губошлепы. Нас и так вон у Марицы засмеяли.
– Ну, - более примирительно сказал послушник, - в таком случае давайте вернем его солдатам, бравшим Измаил. В сущности, это их лошадь.
Старшему из братьев эта мысль показалась более или менее приемлемой, хотя, с другой стороны...
– Где они теперь, те суворовские войска!
– Ну, необязательно, чтобы суворовским - любым войскам, подчиненным русской императрице. Разве тут поблизости нету москалей?
– Да стоит тут одна рота под Могилевом, - сказал не без иронии старший.
– Обтесывают бревна, готовят переправу на случай мира.
– Вот давайте им и подарим жеребца.
– Что, просто так взять и отдать? Такого коня?!
– Ну, если вам не хочется просто так отдать, садитесь с ними в карты играть. Я слышал, обыграть их невозможно.
– Да что это будет за игра! Курам на смех. Ну мы поставим на жеребца, а они на что поставят? Это же бедные строители, у них, кроме топоров и щепок, ничего за душой.
– Сваи еще есть, - съехидничал младший.
– Сиротки-коротышки.
– Что значит - сиротки-коротышки?