Белая церковь
Шрифт:
– Смотри, не надумай сдачу просить, - сказал старик, - а то совсем опозоришься.
– Ты вот, дед, смеешься, а если попадется курящий человек, он сразу поймет мою тоску. Случается даже, что курящий курящему просто за так дает покурить. Если хочешь знать, я этот пятак больше для храбрости у тебя выпросил...
– Ничего, потерпи немного. Вот, даст бог, заключат мир, отведем овец на зимовку, отпущу тебя в Яссы. Там у греков запасешься куревом на целый год.
– Думаешь, заключат мир?
– А непременно. Когда две державы никак не
– Думаете, дадут?
– Дадут, - сказал старик уверенно.
– Для новых войн нужны солдаты, а чтобы бабы нарожали новую армию, нужно дать небольшое послабление народу. И пока бабы будут нянчить малышню, можно будет и самим чуток пожить.
Молодой хотел было что-то возразить, но вдруг сорвался с места и пулей кинулся по склону холма к проходящему в низине тракту. Со стороны Прута неслось несколько экипажей в сопровождении конвоя. Достав свою деньгу, пастух стал посреди тракта, готовый скорее погибнуть, чем сойти с нею.
Лошади переднего экипажа шарахнулись в сторону, чуть не опрокинув карету. Поддавшись, тревоге, остановился весь поезд. Старый казак Кресало, обнажив саблю, выехал галопом в голову поезда, чтобы выяснить, в чем дело.
– Ну, что там такое?
– спросил раздраженно генерал Голицын, сопровождавший светлейшего в этой поездке.
– Глупость какая-то, ваше благородие, - ответил разочарованно казак. Пастух просит покурить.
Выбравшись из своей кареты, генерал подошел к экипажу, в котором ехал светлейший.
– Поедем дальше или отдохнем немного, ваша светлость?
– Странно, - сказал Потемкин.
– Очень странно. Не случилось ли чего с ним в дороге?
– Да что с такой громадой может случиться?
– Ну, опрокинуть могут по неосторожности или, переправляя через водные преграды...
– Какие там водные преграды!
– возразил Боур.
– Через Днепр он переправлен давно, ну а что касается Днестра, то еще вчера, когда вы распорядились ехать в Николаев, мы послали курьера, чтобы и черниговский колокол направили туда.
– Поздно, - сказал, подумав, светлейший.
– Теперь уж поздно. К тому же он умолк. Я его больше не слышу, а если он для меня свое отзвонил, зачем с ним возиться? Пускай возвращают обратно в Чернигов. И непременно, сию минуту отправить курьера.
Приподнявшись, он ждал, пока подадут нужные распоряжения, потом долго слушал, как утихает в ночи топот одинокого всадника.
– Да и нам ехать дальше незачем, - заявил оп вдруг.
– Выньте меня из коляски. Я как-никак воин и хочу подобно воину принять смерть в поле.
Вынесли из кареты кожаные подушки, разложили неподалеку от дороги, на склоне холма, застелили ковриком. С трудом вынесли на руках огромное, холодное, почти безжизненное тело князя. Врачи попытались прощупать пульс, но он попросил оставить его в покое. Правда, племянница притащила из кареты пузырек одеколона, предложив князю еще раз попытаться самому вылечить себя. От всех
Улегся, дав себя укутать одеялом. Некоторое время спустя спросил племянницу:
– Что тут рядом? Шумно кто-то вздыхает.
– Отара. Овечки вздыхают во сне.
– Костер у них там, что ли? Дымком тянет.
– Пастухи коротают ночь.
– А что, - спросил князь после долгой паузы, - тому пастуху, который нас остановил, дали покурить?
Стали выяснять. Оказалось - не дали. Подозвали молодого пастуха, и старый казак насыпал ему из кисета немного табаку. Потемкин следил, как пастух неумело закуривает, потом попросил повернуть его на спину. Какое-то время лежал молча, укачанный огромным ночным небом.
– Саш, а Саш...
– позвал он тихо племянницу.
– Что?
– Видишь вон ту маленькую звездочку?
– Вижу.
– Это моя любимая звезда. Всю жизнь она меня манила, всю жизнь она была ко мне благосклонна, и кто бы мог подумать, что в самый-самый зенит...
– Что ты, дядюшка? Еще как она нам будет светить, еще как мы заживем!
Глаз светлейшего наполнился печалью.
– Поди принеси мне голубого Христа.
Племянница ушла к каретам, и, пока она там копалась, светлейший принялся разглядывать низкорослую, сутулую фигуру старого казака, стоявшего с ружьем у его ног. Было что-то бесконечно горькое и одинокое в его тяжелой думе.
– Поди сюда, солдат.
Казак вздрогнул, точно его застали бог весть за каким проступком, и, вытянувшись по форме, замер.
– Ты, солдат, прости меня, - с трудом проговорил фельдмаршал.
Кресало сухо глотнул, посмотрел куда-то в поле, затем молвил тихо:
– Не судья я вам, ваше сиятельство. Если что и было промеж нами, пусть бог простит.
– Я часто бывал излишне суров с тобой, солдат...
– Так ведь служба - это не дружба...
– Гонял тебя по всем дорогам...
– На войне без этого не обходится...
– Излишне часто заставлял кровь проливать...
– Мы за бога, за веру нашу стояли, и тут уж, как говорится, потери не в счет.
Князь облегченно вздохнул, точно свершил самое трудное из всего того, что ему предстояло.
– По дому небось соскучился?
– А и то сказать, ваше сиятельство. Пора поля засевать.
– Ну и с богом, - как-то неопределенно, ни к кому особенно не обращаясь, выговорил наконец светлейший.
Тем временем вернулась Браницкая с иконой. Потемкин целовал голубого Христа, плакал, опять целовал, после чего утих, прижав его к груди. Казалось, засыпает, но вдруг он отчего-то вздрогнул несколько раз. Графиня Браницкая, кутаясь в теплую шаль, подумала про себя, что это хворь из него так выходит, но старый казак, дежуривший у ног князя, перекрестился и сказал: