Белая горница (сборник)
Шрифт:
Клеопин над этой проблемой думает, болеет за судьбу каждого человека, часто бывает в школе, выступает перед восьмиклассниками, рисует перед ними заманчивую перспективу будущей Сояны. Председатель знает, что молодежь подсознательно больше всего боится тихой размеренной жизни, потому и уезжает в города, чтобы окунуться в их стремительный ритм, и чтобы удержать ее в деревне, нужно строить и постоянно обновлять Сояну.
Клеопин сумел увлечь своим настроением школьников. Одна ученица в сочинении на тему «С кого я хочу брать пример в жизни» назвала Николая Николаевича. Соянские ребята, что учатся в Долгощельской школе-интернате, отличаются пылким патриотизмом.
Но чтобы укрепить у молодежи любовь к родовому гнезду, надо подкрепить слова
Клеопина эта проблема волнует уже не один год. Он и птицеферму на четырнадцать тысяч кур-несушек начал строить не только «для экономического амортизатора». Что греха таить, рыба ловится не всегда удачно: год на год не приходится. А птицеферма — это и прибыль постоянная, и в то же время возможность дать работу десятку девчоночьих рук.
Клеопин понимает, что девчоночьи руки нужны не только для подъема экономики. Сояна хоть и на подъеме, и молодых парней в ней много, но свадьбы здесь не было уже несколько лет. Сейчас, конечно, рано говорить: вот, мол, будут девушки — будут и свадьбы. Вопрос это щекотливый и планированию трудно поддается. Но такая проблема в северной деревне существует.
Экономика колхоза — одна сторона нынешней деревни. Но еще сложнее, пожалуй, поднять духовную жизнь Сояны, и без молодежи это затея напрасная. Нужна сельская интеллигенция. Своих парней и девчушек, тех самых, что писали в анкете: «Мечтаю жить в Сояне», нужно учить на врачей, учителей, воспитателей детских садов, культработников. Поморью нужна своя интеллигенция, потому как наезжие долго в таежной глухомани не уживаются, а значит, на привозные кадры надежда слабая. Но как выучить своих, если в Сояне нет учителя иностранного языка, рисования, музыки. И, видимо, этим можно объяснить, что из 105 ребят, что за последние десять лет окончили школу, только один получил высшее образование. И это тоже проблема, которая требует пристального внимания.
Сколько же нынче в маленькой и пока тихой Сояне, а значит и на Зимнем Берегу, проблем, которые сплетаются в один прочный клубок! И очень отрадно, что нет уже прежней деревни, что видимые и значительные перемены здесь не только внешние, но и в настроении самих людей.
ПОРТРЕТЫ
Государственная бабушка
Это не простая, а государственная бабушка.
Кривополенова такое же наше достояние, как
и наши произведения искусства.
Она живой памятник народной культуры.
Удивительна и необычна судьба у Марьи Дмитриевны Кривополеновой. Первый раз отыскал ее среди пинежской тайболы, в маленькой деревушке Веегоры, известный собиратель былин Григорьев. «Записал ее на пластинку с трубой», уехал, и опять затерялся след «последней из могикан», талантливой сказительницы, которая в общем-то и замыкала особенно заметную и необычную ветвь северных сказителей, доподлинно исполнявших
Но вот однажды совершенно случайно на след Кривополеновой наткнулась известная артистка и фольклористка Ольга Эрастовна Озаровская. Это утро в ее воспоминаниях выглядит каким-то чудом.
…Сквозь розовые волны сновидений вдруг прорвался бархатный голос. Бессознательно очнулась. Через полуоткрытую дверь была слышна песня. По прохладным половицам тихонько на цыпочках подошла, выглянула. Рядом с хозяйкой, Прасковьюшкой Олькиной, сидела крошечная старушка и увлеченно пела о «Кострюке, сыне Демрюкове». Пела, порой прерывая себя и горячо поясняя, что к чему, и счастливо смеялась.
Да, эта находка была воистину удивительной. И когда, наскоро плеснув на лицо колодезной воды, Озаровская затащила Кривополенову к себе, та нисколько не удивилась столь пылкому интересу к своей особе. Пела Марья Дмитриевна охотно и много, с небольшими промежутками, чтобы передохнуть только. «Машины с трубой» не испугалась, свои былины слушала с интересом, лукаво щурилась, часто оглядывалась по сторонам, словно других приглашала. Довольно улыбалась, и тогда глубоко посаженные глаза совсем убегали под старческие веки. Чистосердечная и бесхитростная, она не умела скрывать своих чувств под маской благочинности, и вся отдавалась своему настроению. Но когда слушала записи других сказительниц, лицо ее каменело, маска безразличия ложилась на лицо, губы обидчиво подрагивали. К песням Кривополенова была ревнива. Озаровскую покорило обаяние сказительницы. Она не удержалась от искушения и повезла семидесятилетнюю старушку по большим российским городам, чтобы показать «жемчужину» во всем ее сиянии.
Марья Дмитриевна держала себя в столицах очень гордо, поклоны ее были истовые, улыбка обаятельная, смех заразительный.
…Маленькая старушка, похожая «на лесовика», с пестрыми рукавичками в руках сидит посреди сцены на стуле. У нее пергаментное лицо. Вдруг вскакивает и поет необычно густым голосом, почти мужским.
Ее песнь врывается в душу неожиданно, будит что-то теплое там, тормошит. И в это время в зале и на сцене живут только глаза и голос бабушки Кривополеновой. В зале все задыхаются, как под большой волной, и когда она кончает петь, еще минуту никто не может передохнуть, а потом бросаются почтительно целовать ей руки, руки, которые протягивались за милостыней в северных деревнях. И певцы восторженно восклицают: «Какой голос, какая дикция, какое дыхание. Итальянская школа…».
А она, когда выходила из театра и швейцар подавал ей верхнюю одежду, конфузливо в душе, но внешне благородно и как-то свято произносила: «Господь с вами, не надо. Мы ведь нищие». И, уходя, давала на чай десятку.
Это было в девятьсот пятнадцатом. Потом затерялся след Кривополеновой. Но судьба опять доставит ее «на железном коне» в Москву. По просьбе Луначарского приедет она на открытие третьего конгресса Третьего Интернационала. А перед последним путешествием Марья Дмитриевна, уже преклонная старуха, проплывет на лодке по реке Пинеге от деревни к деревне и, кланяясь в пояс, будет радостно восклицать: «Прощайте, люди добрые. Знать, земля огромна, людей много, совладать с ними трудно, так вот, собирают нас, старых, порядки обсуждать».
Но вот и в ее жизни случился неизбежный конец, тот самый последний день, который Кривополенова дожила столь же буднично, но столь жe и необычно, как прожила и предыдущие восемьдесят лет. А день этот кончался так…
Деревню наглухо запечатало снегами, придавило сверху вечерним небом. Притихли Веегоры. Не скрипнет колодезное колесо, не взлает собака. Кажется, что только в Настасьиной избе, откуда вышла Кривополенова, только и есть жизнь.
Старушка потуже перетянула платок, шагнула с крыльца в снег. Радостно засмеялась, погладила тряпицу в берестяной корзинке. Ладонь ощутила тепло: «Спасибо Настасьюшке, с пылу шанежек-то подала. Вот внучата обрадуются».