Белая гвардия Михаила Булгакова

Тинченко Ярослав Юрійович

В киевских газетах конца декабря 1918 года мы находим ряд упоминаний о загадочном взрыве в Педагогическом музее, повлекшим за собой тяжелые ранения 22 и легкие ранения 48 офицеров и добровольцев. Двое казаков-охранников в результате взрыва было убито. Взрыв, произошедший вечером 27 декабря 1918 года, остался до сих пор не исследованным. Непонятно, кто и для чего устроил его. В списках пострадавших мы находим юнкера Булгакова Второго, раненого в голову. Наш ли это Николай Булгаков, или же какой-либо иной — понять сложно. Скажем лишь, что в событиях конца 1918 года в Киеве кроме известной семьи Булгаковых других носителей этой фамилии из среды военных мы не знаем. Не встречали мы и среди киевских юнкеров 1917

года лиц, носивших эту фамилию, кроме самого Николки, конечно. Вместе с тем, нам доподлинно известно, что во время взрыва Николай Булгаков находился в музее. Именно поэтому мы имеем твердое убеждение, что раненым в голову был именно Николка.

Что же случилось на самом деле в Педагогическом музее? На этот счет существуют различные версии. Газеты утверждали, что "бомбу наверное брошено с автомобиля, который сразу после этого сбежал". Плененные офицеры и добровольцы во всем обвиняли петлюровцев, последние утверждали, что взрыв устроили сами пленные, чтобы иметь возможность бежать. Все имеющиеся версии выглядели, мягко говоря, абсурдными, а потому установить, кто и для чего организовал взрыв в музее, было сложно. Впрочем, во время взрыва действительно удалось бежать одному из главных действующих лиц борьбы за Киев генералу Волховскому с… петлюровским комендантом Педагогического музея.

Вот что вспоминал о взрыве один из пленников, Р. Гуль: "Я, сжатый с обеих сторон другими, задремал. Но вдруг вскочил от невероятного треска, взрыва. Показалось, что падают стены, рушится здание… Вылетели, дребезжа окна. И тут же раздался дикий крик сотен голосов. Люди вскочили с мест, бросились, побежали к дверям по лежащим. Страшный крик не прекращается. "Из пушек по нас стреляют!" кричит кто то. "Господа спокойно! Это взрыв!" доносятся голоса среди общего шума… Бежать конечно, некуда. Но все ждут второго удара и метнулись, сами не зная куда.

В отворенные двери нашей комнаты стали входить окровавленные раненые. Забегали сестры.

В соседнем круглом зале громадный купол из толстого стекла рухнул вниз — на лежащих. Стекла падали с такой силой, что пробивали насквозь стулья. Здесь — стоны, крики, паника отчаяния. Раненые с окровавленными лицами, руками, одеждой толпятся — выбегая из комнаты. Есть тяжело раненые".

А вот что вспоминал еще один пленный офицер И. Бобарыков: "Окно комнаты, в котором мы сидели, выходящее в парк, уцелело, но дверь, выходившая в коридор подле вестибюля, открылась. Сразу после взрыва мы услышали немецкие команды и трехэтажную русскую ругань, которой украинский караульный начальник старался привести в порядок своих подчиненных".

Всем раненым офицерам и добровольцам на месте оказывали медицинскую помощь. Почти никого из них на свободу так и не отпустили. О взрыве в Педагогическом музее стало туг же известно всему городу. Многие, кто имел среди пленных своих близких в эту и последующие ночи не сомкнули глаз. О пострадавших стало известно лишь 29 декабря. Здесь стоит вернуться к загадочному сну Елены Турбиной из "Белой гвардии":

"— А смерть придет, помирать будем… — пропел Николка и вошел. В руках у него была гитара, но вся шея в крови, а на лбу желтый венчик с иконками. Елена мгновенно подумала, что он умрет, и горько зарыдала и проснулась с криком в ночи:

Николка. О, Николка?

И долго, всхлипывая, слушала бормотание ночи".

Этот отрывок из романа многим читателям казался странным, поскольку повествовал о живом Николке Турбине, спящем в соседней комнате. Может быть, именно эпизод с пленением Николая Булгакова, его пребыванием в музее и имеющем место ранением послужил для введения в роман этого печального сна Елены. Тем более что о судьбе Николая в семье Булгаковых долгое время ничего не знали.

Из скудных воспоминаний родственников, основанных

на воспоминаниях самого Николая Афанасьевича, мы знаем, что он совершил побег из музея. Правда, когда именно бежал Николай Булгаков из плена, и в каком состоянии — остается загадкой. Как вспоминала Елена Сергеевна Булгакова со слов супруги Николая Афанасьевича: "Когда петлюровцы пришли, они потребовали, чтобы все офицеры и юнкера собрались в Педагогическом музее… Двери заперли. Коля сказал: "Господа, нужно бежать, это ловушка". Никто не решался. Коля поднялся на второй этаж (помещение этого музея он знал, как свои пять пальцев) и через какое-то окно выбрался во двор — во дворе был снег, и он упал в снег. Это был двор их гимназии, и Коля пробрался в гимназию, где ему встретился Максим (надзиратель). Нужно было сменить юнкерскую одежду. Максим забрал его вещи, дал ему надеть свой костюм, а Коля другим ходом выбрался — в штатском — из гимназии и пошел домой…" (Цитируется по книге "Киев Михаила Булгакова").

Этот рассказ, уже поддернутый пеленой истории и дошедший до нас через третьи руки, имеет ряд исторических неточностей. Кроме того, сигануть со второго этажа Педагогического музея достаточно сложно, даже если внизу снег. Сей побег Николки в изложении Елены Сергеевны нам как-то пришлось даже повторить — впечатления от него остались пресквернейшие. Из рассказа следует только то, что Николаю Булгакову удалось уйти из плена. Благодаря чему — это уже тайна. Не исключено, что не было и самого побега, — Николка был отпущен лишь благодаря своему ранению.

Последствия ранения брата пришлось видеть Михаилу Афанасьевичу Булгакову. Если учесть, что на протяжении гражданской войны Михаил и Николай оставались вместе лишь с весны 1918 по осень 1919 года, то станет понятным, что упомянутое ранение в голову писатель мог наблюдать лишь во время Гетманской эпопеи. В другое время на глазах у брата Николай Булгаков просто не мог быть ранен, поскольку активных боевых действий в Киеве, в которых они могли бы принимать участие, в указанные месяцы почти не было. А если бы не было ранения брата в голову, Михаил Афанасьевич не написал бы свой рассказ "Красная корона", в котором есть такие строки:

"Щурясь от солнца, я глядел на странный маскарад. Уехал в серенькой фуражке, вернулся в красной. И день окончился. Стал черный щит, на нем цветной головой убор. Не было волос и не было лба. Вместо него был красный венчик с желтыми зубьями — клочьями.

Всадник — брат мой, в красной лохматой короне, сидел неподвижно на взмыленной лошади, и если б не поддерживал его бережно правый, можно было бы подумать: он едет на парад.

Всадник был горд в седле, но он был слеп и нем. Два красных пятна с потеками были там, где час назад светились ясные глаза…

Левый всадник спешился, левой рукой схватил повод, а правой тихонько потянул Колю за руку. Тот качнулся.

И голос сказал:

Эх, вольноопределяющегося нашего… осколком".

Конечно же, ранение Николая Булгакова было не таким страшным, как это видно из "Красной короны". Но, тем не менее, некоторые нервные расстройства, связанные с ранением в голову, преследовали Николая Афанасьевича всю его дальнейшую жизнь.

А как же, спросите вы, поиски тела Най-Турса, и роман Николки с Ириной Най-Турс? Дело в том, что не было никаких поисков погибшего Най- Турса — графа Федора Артуровича Келлера. У последнего к тому же в Киеве не имелось дочерей. По указанному в "Белой армии" адресу Най-Турсов проживала семья Сынгаевских — близких друзей Булгаковых. Если даже Николай Булгаков и крутил амурные дела с кем-нибудь из девушек Сынгаевских, то это отобразилось лишь в образе Ирины Най-Турс, но никак не касается описываемых событий: Николка был в плену, а погибший генерал Келлер никакого отношения к упомянутым семьям не имел.