Белая кошка в светлой комнате
Шрифт:
Никита, Кузьма, Буба, Денис и мужик лет сорока, которого звали почтительно – Наумыч, попавший в плен в конце войны, прибыли к месту работы. На этом участке они работали недели три. Хороший участок, не приходилось ползать, как кротам, на коленях работали, а то и в полный рост. Вот только сыро очень. А какой из Дениса работник? Он закашлялся в очередной раз, согнулся в три погибели.
– Ты, Дениска, посиди, – усадил его старший брат. – Отдохни.
– Ох, не нравится мне его вид, – сказал Наумыч. – И кашель не нравится. На силикоз похоже.
Силикоз – все равно что смертный приговор. Так шахтеры называли туберкулез, полученный
– Простыл он, – возразил Никита, вытирая мокрый лоб брата его же свитером. – Пройдет. Ты тут посиди, а норму я твою сделаю.
– Хлопцы, – обратился к парням Наумыч. – Пособим Никите? Без перекуров норму сладим, одному Огареву не справиться.
– Конечно, отец, – сказал Кузьма.
Буба тоже согласился. Без поддержки и обоюдной помощи нельзя, каждый мог оказаться на месте Дениса.
Работали как звери. Останавливались, чтоб передохнуть, но ненадолго. А сверху текло то непрерывными струйками, то капало. За время остановки, тяжело дыша, ведь воздух в забое – не то что в сосновом бору, переговаривались.
– Черт, течет и течет… – проговорил Буба. – Откуда тут эти реки?
– А на нашем участке всегда течет, – отмахнулся Наумыч. – Подземные воды, надо думать. Поехали, а то долго стоим.
– Текло, но не так, – возразил Буба, яростно откалывая куски угля. – И крепления из гнилья. Завалит, как пить дать.
– Не завалит! – прикрикнул Наумыч. – Чего вносишь панику? – И вдруг послышался треск, похожий на звук во время ледохода, когда вода ломает лед. Четверо шахтеров застыли от ужаса, не понимая, откуда идет треск и что он означает. Наумыч, как самый старший и больше повидавший, беспокойно водил глазами, держа над головой фонарь. Но заметил трещину Кузьма:
– Наумыч! Гляди! – указал он вверх.
Все подняли глаза. Над Денисом откалывалась глыба, щель становилась шире.
– Денис! – закричал Никита.
Он рванул к брату, до которого было всего метров семь, но в этот момент глыба стала падать. Кузьма и Буба схватили Никиту, упали с ним, так как тот яростно сопротивлялся… Глыба упала на Дениса, заодно отрезав путь назад шахтерам.
Стоя на коленях перед могилой брата, Никита рыдал и кричал, как полоумный, ударяя кулаками по твердой породе и разбивая их в кровь. Он оплакивал брата, как матери оплакивают сыновей, не желая смириться с мыслью, что они остались живы, а сыновья ушли навсегда. Никиту никто не трогал. В конце концов он обессилел, повалился ничком и не двигался.
– Никому не курить, – сказал Наумыч. По технике безопасности курить не разрешалось, но курили, потому что привыкаешь к вечной опасности. – Воздух будем беречь. Фонари погасите, оставим один. Не дай бог, газ пойдет… и этого огня хватит, чтоб взлететь. Попробуем пробиться. Двое отдыхают, двое работают.
Наумыч и Буба рубили проход, Кузьма сел рядом с Никитой, который, казалось, умер, только шумное дыхание подтверждало, что он жив. Потом рубил один Кузьма, Никита ничего не слышал, лежал без движений, не желая спасать свою жизнь. Через некоторое время он тоже начал работать, но пробивался к брату. И снова никто не упрекнул его, что теперь надо думать, как самому спастись, а Денису уже не поможешь.
Их откопали и подняли наверх через два дня. Никита просил
– Значит, Денис Огарев погиб, – с сомнением произнес Щукин.
– Завалило парня, – кивнул дед, наливая. – А давайте помянем тех, кого погребла угольная промышленность, черт ее возьми.
– А он сам не мог выбраться? – не сдавался Щукин. – Другим путем?
– Сразу видно, в шахту человек не спускался, – хохотнул Кузьма Семенович. – Не мог. На него упала глыба, после этого от человека мокрого места не остается. Хорошо, допустим, его не придавило, но за двое суток он задохся бы без воздуха. Напоследок и мы задыхались.
– Дениса искали?
– Кто ж будет искать труп? Мы никто были. Нас нашли, потому что наши товарищи действовали сами. К тому ж мы навстречу шли, а завал, как оказалось, небольшой был.
Щукин поковырял вилкой в тарелке и вдруг ни с того ни с сего, наобум спросил:
– А откуда у Огарева был пистолет?
– Пистолет? – задумался Кузьма Семенович, почесал в затылке. – А… так это его немка, невестка хозяйкина, подарила. Пистолет и патроны к нему. Хм, а я про него забыл. Всеми правдами и неправдами Никитка прятал его. Сейчас вот тут не укладывается, – постучал он пальцем по лбу, – как ему удалось сберечь… М-да, пистолет! Немецкий.
– «Вальтер»? – уточнил Щукин.
– Хрен его знает, – пожал плечами Кузьма Семенович. – Не помню, что за пистолет был, может, и «вальтер». Я о нем правда забыл. А вы откуда про пистолет узнали?
– Да так, рассказали. – И Щукин быстренько перевел тему: – А куда Никита делся? Говорят, он уехал отсюда в… пятьдесят пятом.
– На Север подался, тогда начали осваивать северные районы, горняки везде нужны были, он и завербовался. Как Сталин умер, нам дали полную свободу, извинились даже: мол, незаконно держали вас в рабах. Ха! Извинились! В задницу их извинения! А кто мне семь лет каторги вернет? Немцы, те хоть бывшим узникам концлагерей деньги дали. Я получил год назад. А наши… извинились. Хе-хе-хе… Короче, получили мы свободу и не знали, что с ней, родной, делать. Я сразу в загул ушел – пил, баб менял. Никита малость озлобился, замкнутый стал. Мы продолжили работать на шахте – во-первых, ничего больше не умели, во-вторых, чтоб уехать, нужны деньги, а у нас дырки в карманах. Поначалу мы на одной квартире жили: я, Никита и Буба. К Наумычу жена приехала, а умер он от силикоза.
– Как фамилия Бубы?
– Вот чего не помню, так это фамилию Бубы. В шахте напашешься, нормы-то у нас были большие, и рабочий день увеличен, после только поспать и поесть мечтаешь. А на перекличке одну свою фамилию ждешь, до остальных тебе нет дела.
– А как погиб Хижняк? – наконец Щукин посчитал возможным спросить и об этом.
– Так и погиб. Застрелили его, когда домой возвращался. Семь пуль всобачили! Думаю, маловато. Он начальником участка стал, а в шахтерском деле ни бум-бум. Вот скажите, зачем сажают в кресла дураков? Не знаете? А я знаю. Дурак удобный, на него всех собак можно повесить, обвинить в случае нужды, дурак только дрожать будет, чтоб не скинули. А он думает, будто важная птица, из кожи лезет, старается высшему начальству угодить, заодно украсть побольше. В результате дело разваливается. Таким был Хижняк. За него пить не стану.