Белая мель
Шрифт:
Как из-под земли вырос перед ней Герасим.
— Косишь?
— Кошу.
— Мать-то дома?
— Нету.
— Вот дура баба, говорил же ей... Ты ей скажи, что я вечером загляну.
— Так ее теперь дома-то и не бывает...
— Это еще как — не бывает?
— Замуж собралась она за корюкинского сапожника.
— А ты откуда знаешь? — подался Герасим поближе к Лидке и посмотрел на нее пытливо.
— Свататься приходил. Два мешка щук приволакивал, —
— Так он что, у вас живет?
— Да нет пока.
Герасим ненадолго задумался, покусал кончик бороды и выругался:
— Ну, Симка, ну, Симка, дождешься ты у меня... Вот ведь дура баба! — Взмахнул единственной рукой, как ветрянка крылом, и пошел по тропинке дальше, к элеватору.
— Так тебе, так тебе и надо, анчихрист бородатый, — ликовала Лидка. «Счас вот я еще чуть-чуть покошу и пойду домой. Мамка небось уж прибежала поесть? Вот я ей и расскажу про Герасима. Пусть порадуется, Пусть порадуется, что Лидка у нее такая догадливая — сена вон запасла немного».
Устав, Лидка только хотела присесть, как ее кто-то спросил:
— Ты что тут делаешь?
Лидка оборотилась — Венька Рыжиков, ее одногодок, сын учительницы, стоит с марлевым сачком на плече — чистенький, аккуратный, в матроске.
— Я-та? Я кошу сено, — нашлась Лидка.
— Ты косишь не сено, а траву. Сено — это зимой, когда сухое.
— Ну да, и сейчас оно сено.
— Нет — трава.
— А что у тебя в коробках? — спросила Лидка.
— Это в школьный музей... Насекомые...
— Покажи...
— Ну да — раздавишь.
— Не-е... Зато я тебе отдам бабочек... Если только в школу.
— В школу, — подтвердил Венька. — Я тоже буду учителем.
— Ну и будь — мне-то что...
— На, смотри, — нехотя разрешил Венька.
В коробках, разгороженных картонками на клеточки, в вате лежали мушки, жучки.
— Я тебе сейчас бабочек принесу, — сказала Лидка.
— Давай. Ты беги, а я буду изучать животный мир.
— Разве бывает мир птичий, травяной, животный?
— Бывает.
— Тогда какой будет мир, когда закончится война? — спросила Лидка.
— Тогда будет мир во всем мире.
— Ну да.
— А вот и да! Неси бабочек, — потребовал Венька.
— Мою литовку покараулишь?
— Ладно.
Дома за столом сидела мамка и хлебала груздянку. Перед ней сидела скотница Ленка — полная круглолицая девка-брошенка, с жидкими желтыми кудерьками, выпущенными на виски от косичек, уложенных короной над прямой, но тоже жиденькой челкой.
— Лена, поешь, — предлагала мамка.
— Да нет, я не хочу
— Да я ж тебе недавно гадала.
— Мамк, я за бабочками... Я там сено кошу.
— Коси. — сказала мамка, не удивившись.
— Сима, ну погадай, а?.. Долго ли...
— О чем опять?
— Буду ли я жить семейной жистью в этом месяце?
— Тьфу ты господи! — засмеялась мамка. — Да и к цыганке ходить не надо — сама ведь знаешь...
— Ну, Сим...
— Иди ты, Ленка, к чертям! Ой, ой, господи — уморила!..
Лидка нашла коробочки и выбежала.
— Лидк, а Лидк! Постой! — крикнула мамка.
— Ну, стою! — отозвалась Лидка.
— Поешь груздянки...
— Потом я. Мне некогда — я сено кошу...
— Вот, — подбежала Лидка к Веньке, внимательно разглядывающему что-то на земле через лупу.
— А, это ты...
— Дай разок глянуть, а?
— Спугнешь еще.
— Это кого?
— Я изучаю муравья...
— Да я тихонечко — только разик...
— Ну ладно уж — на. Только быстрее, а то мне надо отнести коробки домой и еще вернуться... А это кто засушивал? — спросил Венька, разглядывая бабочек.
— Маня.
— Скажи ей, что бабочки редкие. У меня таких нет.
— Ладно, скажу, — пообещала Лидка, разглядев в лупу усы муравья. И, не найдя для себя ничего интересного в этом муравье, подняла литовку и пошла косить.
Но косить ей пришлось недолго. По тропинке со стороны элеватора пришел парнишка-цыган и отобрал у Лидки литовку.
Сквозь слезы она стращала цыганенка, что пожалуется Кольке, кричала, звала мамку. А он бежал и бежал в степь. И она ревела и бежала следом, пока видела его красную рубаху. И потом, когда и рубаху уж не было видно, все равно бежала не зная куда. Так, как эту литовку, ей ничего жалко не было. И такого горя не было. Она упала без сил на землю далеко за элеватором и долго еще выдирала со злости вокруг себя траву-конотопку и ревела.
А потом, всхлипывая и вздрагивая, долго возвращалась домой.
Осенью Лидка распорола ржавым гвоздем ногу. По первому льду, катаясь на Фишкиных коньках, провалилась под лед. Зимой в холода и бездорожье она угорела от «буржуйки», которую топили кизяком, и Лидку еле откатали в снегу. Той же зимой отвалялась она две недели на полатях с корью. Весной подхватила воспаление легких. После наводнения чуть не утонула — перевернулся на середине Тобола паром. А спаслась на мешке с диким луком.