Белая муха, убийца мужчин
Шрифт:
Запомните их всех. На первый-второй… Их не так уж много. Среди них есть лишние, но так уж устроен мир. Их сотни, тысячи, миллионы, и все они едут в свои Замки, думая, что всё будет хорошо. Ацтеччина принимает гостей.
Мы достаем камеры и телефоны, мы разворачиваем и жуем пространство. Мы не умеем фотографировать. Мы бездарные люди, которые приехали к вам из послезавтра. Экскурсоводша Люба тараторит наизусть текст экскурсии, и все смотрят на неё покорно и тупо, как овцы.
Я смотрю на небо, я вижу луч, я стою прямо под облаком, я пленник Замка. Я думаю про белые колготки.
5. Босая ведьма
Как живая стрелка на каменных часах, наша разношёрстная группа обошла по кругу второй этаж замка, повсюду оставляя
Казалось, каждому хотелось оставить здесь память о своём присутствии, нацарапать возбуждённым голосом в музейным воздухе: «Здесь был…» – и поставить дату. Особенно усердствовали мужчины. В каждом из всех этих гулких, выстуженных залов мы стояли и слушали, как где-то далеко за нашими спинами хохочет безудержный Кунце, хотя сам он уже давно молчал, с детской непосредственностью ковыряясь в носу. Что касается Шпецля, то Человек в очках и сейчас не оставлял своей заботы о бедном австрийце, экскурсия проходила под его неустанное бубнение, с которым всем пришлось смириться. «Ну разве это экспонаты? – слышалось то из одного, то из другого угла. – Вот в Амстердаме…» Австриец с обречённым видом кивал, тоскливо поглядывая на пустые ниши со свежими подтёками краски.
Экскурсоводша Люба немного волновалась и почему-то всё время смотрела на меня – мне было её жалко, и я постоянно изображал на своем лице преувеличенный интерес. Рассказывая о носатых князьях с явными признаками вырождения и их жёнах, похожих на лысые, розовые кактусы, она то и дело заглядывала в свой блокнот – там было много весёлых рисунков ручкой, сделанных, видимо, её рукой в самые скучные минуты, и я подумал, что Люба, наверное, очень хороший человек, с которым неплохо было бы поговорить о чём-нибудь другом, а не о всей этой исторической чуши, в которой она не понимает ни бельмеса. Да что она, женщина, вообще может знать о Замке?
Другое дело – я…
Людям на портретах мы явно не нравились: низколобые аристократы с глазами уголовников презрительно следили, как мы машем своими телефонами и качаем подбородками; аристократки смотрели на нас лукаво, как цыганки. У одного из портретов было такое выражение лица, будто он сейчас велит отвести нас на конюшню и всыпать каждому по сотне плетей. Я очень быстро устал от своих слишком живых спутников, от повсеместных следов нормального минского евроремонта, бездарно торчащих на аутентичной каменной кладке. Хотелось выйти на замковый двор, к солнцу, к красным камням, хотелось кофе и покурить.
Солнце висело прямо над Замком, когда мы оказались в просторном зале, посреди которого стоял огромный стол – тут властители замка решали все важные вопросы: от судьбы своих слуг да судеб целого мира. А мир кончался за ближайшим лугом. В окно были видны край зубчатого бора и жёлтая дорога, по которой мы сюда приехали. С замками как с людьми: издали они выглядят симпатичней, чем при близком знакомстве. Люба замолчала, чтобы набрать воздуха, и я встретился глазами с той самой женщиной в белом, слишком белом платье. В них горел странный огонь. Неужели ей нравится История? – подумал я с изумлением. Женщинам не должна нравиться История. Слишком уж часто они в ней были в роли заложниц. Заложниц, наложниц, ножниц, которыми мужчины резали себе полотно, чтобы вытирать чужую кровь со стола для своих пиршеств.
Когда мы шли сюда через тёмный и тесный переход, я немного отстал от группы и невольно задержался возле одной из ниш. Выяснилось, что отстал не только я. Прижавшись плечами к камням, в нише стояла знакомая мне женщина в белом платье. Чёрный рюкзак она держала в руках – а перед ней торчал знакомый мне Блондинчик. Ниша была достаточно узкая, и Блондинчик загораживал женщине в белом платье проход.
«А если подумать, – услышал я его бодрый голос. – А если хорошо подумать? А, Почемучечка?» Женщина в белом платье заметила меня – я отвернулся и бросился догонять экскурсантов. Как мужчина му.
Теперь мы все стояли вокруг стола в позах революционных матросов и тупо смотрели на краснощёкую Любу. Хамы, которые
Мы шли согласно стрелкам – женским пальцам, распечатанным на принтере, повсеместно развешенным на белых стенах. «Продолжение экспозиции» – читали мы вслух, почему-то нам очень нравилось слышать свои голоса в такой серьёзной обстановке. Мы увидели комнату, где властители замка спали и занимались любовью, мешая в правильных пропорциях династическую кровь – на удивление маленькие, почти детские кроватки с невероятными балдахинами. Мы увидели комнаты, где они ели – теперь в их посуду за зеркальными загородками было налито только солнце, посыпанное пылью. Если бы мне предложили выпить из такого, я бы почувствовал брезгливость. Мы увидели комнаты, где они читали – тяжелые книги в переплетах из человеческой кожи. Мы увидели комнаты, где они музицировали: паркет молчал, он был совершенно новый и похоронил под собой все живые звуки, а новых пока не выросло. Мы увидели галереи и посмотрели поочередно в бойницы, мы наступали друг другу на ноги и шарахались от чужих ног на извилистой узкой лестнице. Мы услышали количественные числительные, которые не останутся в памяти, и годы жизни, которые ничего нам не сказали. Мы послушали историю о здешнем призраке – молодой крестьянке, которую некогда сжёг, привязав к дереву, местный феодал, и теперь каждая ночь, которая опускается на замок – это её та самая ночь, которая повторяется уже триста лет. Рассказывая об этом, Люба старалась вложить в свой голос как можно больше романтики, а я думал о том, что каждый мужчина, который слышит это, представляет себя на месте феодала, а каждая женщина – на месте той крестьянки, и иначе никогда не было и не будет. Мы насилуем даже тогда, когда не имеем к этому ни воли, ни желания. Крестьянку звали Ганна, призрак тоже: «Однофамилицы», – громко сказал Блондинчик, и все засмеялись, и я вместе со всеми.
«А теперь мы пройдем вниз, – улыбнувшись, сказала мне Люба, и все покорно вздохнули. – Лестница, которую мы видим за этими дверями, ведёт в комнату управляющего-эконома, а оттуда – к помещениям, где хранились замковые припасы…».
«Нет, – сказала вдруг женщина в белом, слишком белом платье. – Нет, Люба, мы туда не пойдем».
«Как это не пойдем, – удивленно вскинула брови Люба. – Вы должны. Экскурсия ещё не…»
«И никто туда не пойдет, – сказала женщина в белом платье строго и устало. – Никто. Все останутся здесь, Люба, и будут внимательно слушать, что им скажут. Спасибо вам за интересную экскурсию».
Чёрного рюкзака на этой наглой, слишком уж наглой женщине уже не было. Зато в руках появилась нечто, похожее на оружие. Чёрное и недвусмысленное оружие. Такое я держал в руках последний раз на военных сборах в университете.
«Что это у вас, девушка, за фаллический символ в руках, – засмеялся кто-то из мужчин. – Дайте-ка мне…».
Он сделал два быстрых шага и тут же испуганно отступил назад. Фаллический Символ в руках женщины в белом наделал столько шума, что Люба заплакала, а у Женщины в зеленом началась истерика. Австриец побледнел, а Кунц одобрительно засмеялся. «Приключэние!» – поднял он вверх большой палец. Женщину в зеленом посадили за стол, Любу погладили по голове, но она заплакала ещё громче.
Это и правда был выстрел. В оштукатуренной стене темнела дыра с неровными, будто нарисованными краями, а в воздухе запахло веселой смертью.
Оглушенный, я стоял и смотрел на женщину в белом. На большое окно, на солнечный луч, который на глазах распадался на несколько радужных змеек. На Некрасивую девушку из нашей группы, которая отошла к одной двери, и на другую, Худощавую, ставшую около лестницы, ведущей в комнату управляющего. В их руках также были они – Фаллические Символы. На Китайца, который расстегнул пиджак и оказался плоскогрудой девушкой с небольшим пистолетом в руках. На Толстую девку с глазами, как у старого «Москвича», которая достала свой Фаллический Символ и подошла к окну, помахав кому-то рукой.