Белая ночь
Шрифт:
И ровно в шесть стоял на остановке, чтобы просто поговорить обо всем на свете в трамвае, который тянется на Кировские острова почти час туда, и столько же обратно. Входили они всегда в последнюю дверь и становились у заднего окна. Стояли рядом, смотрели на уходящие назад рельсы и болтали.
— А чего ты собираешься делать после школы? Поступать куда-нибудь будешь?
— Нет. Не хочу.
— Ты же так много знаешь. И что — просто так, что ли?
— Почему — не просто так. Мне теперь надо другим заняться. Я в армию пойду. Только
— Ты? В армию? Может, ты еще генералом стать хочешь? Не смеши меня. Ты на турнике-то подтянуться можешь?
— Человек может все.
— Какой человек?
— Любой.
— И любой может стать генералом?
— Да я генералом не хочу просто. Мне генералом не надо. Я не люблю командовать людьми.
— А что ты еще не любишь?
— Не люблю, чтобы заранее все было просчитано. Школа, институт, работа, семья. Почему мне кто-то заранее должен писать план на пятилетку вперед?
— Ну ты даешь. Так же лучше — видишь впереди цель и к ней идешь. Как же можно идти к тому, чего даже не видно?
— А у тебя уже план разработан на пятилетку вперед?
— Ну, в общем, да. Я в медицинский поступаю, учиться буду.
— А я хочу все попробовать. Грузчиком пойду работать. А потом матросом. Моря, разные страны.
— Время только потратишь… Куда тебя потом с бородой до колена возьмут? Все пропустишь.
— Да что я пропущу? Я свою жизнь зато не пропущу.
— Не знаю… Это женщина может вот так — то сюда, то сюда. Всегда есть шанс выйти замуж и подняться высоко. А мужчине… Надо понимать, к чему ты стремишься. Мне, например, нравится, когда человек идет к своей цели и добивается ее. А грузчик с матросом, солдатик… Мелко.
— Ну, это для начала. Чтобы жизнь узнать.
— Жизнь узнаешь, когда проживешь.
На тренировках Альбина о нем забывала.
И рукой ему никогда не махала, хотя проезжала совсем рядом мимо того места, где он стоял.
Каток был обнесен высокой и густой сеткой для хоккеистов. И Невский стоял в дальнем углу.
Прожекторы светили на каток. И его просто не было видно. Никто и не замечал его едва приметную тень.
Правда, был все-таки для Альбины один положительный момент в том, что где-то, невидимый, стоял Женька. Она вспоминала о нем тогда, когда надо было прыгать. И ей это помогало. Падать перед ним ей не хотелось.
Галина Геннадьевна кивала самодовольно, считая это результатом своей тренерской работы.
Ей даже казалось, что Альбина послушалась и похудела. Она видела результат. Хотя на самом деле все обстояло скорее наоборот. Просто Альбина каталась теперь в черных рейтузах. А связанную бабушкой юбку-абажур тайком выбросила в мусорный бак.
— Ну, вот видишь! — Галина Геннадьевна выставляла пухлую ручку с золотыми кольцами, как будто показывала Альбине сидящую на ладони божью коровку, и азартно выкрикивала:
— Вот!
Видишь! Вот! Можешь ведь!
Геворская бросала
После тренировки он ждал ее вдалеке, на боковой аллейке, притопывая от холода ногами и подняв воротник. Видел, как она выходила с девчонками. Поворачивалась к нему спиной и что-то им говорила. Он не слышал.
Катя, с любопытством заглядывая ей за спину и видя замерзшую фигуру, спрашивала:
— Тебя ждут? — И опять смотрела не на Альбину, а мимо нее, туда, где кто-то топал ногами.
Ей ужасно хотелось подойти поближе. Но Альбина не давала.
— Да… — махнув равнодушно рукой, говорила тихо и пренебрежительно. — Из класса моего парень. Увязался…
— Познакомь? — Кате ужасно хотелось увидеть того, кто так фанатично за Альбиной ходит.
В лицо хоть таких увидать разок!
— Не с чем там знакомиться. Он стесняется.
Молчать будет. Потом.
Прощалась и с каким-то непонятным чувством вины заворачивала к нему. Ведь ей с ним было интересно. Зачем она так за глаза? Но потом думала: «Ну, а чего она привязалась? Познакомь, познакомь. Может, я не хочу его ни с кем знакомить».
— Ты молодец, — встречал он ее приветливо. Здорово катаешься. Лучше всех. Я так не умею.
— Еще бы ты так умел. Я с шести лет занимаюсь.
А потом они ехали в теплом трамвае обратно, глядя, как обычно, на убегающую от них дорогу, а не друг на друга.
— Ты как-то странно мыслишь. Придумал себе какой-то бред, извини меня. С твоей-то головой. Вот стал бы врачом, поехал бы на север.
Спасал бы кого-нибудь. Что, это не жизнь разве? И опыта бы набрался. Я не права, что ли?
— Не знаю. Я не думал об этом. Врачом…
Кишки всякие, кровь. Кости переломанные.
И ты что, хочешь этим сама заниматься?
— Я — могу. Я, знаешь, таких разговоров за столом наслушалась, что меня это все уже давно не смущает. Мама-то с папой над котлетой с картошкой все про гнойную хирургию и ожоговое отделение любили поговорить. Так что, знаешь…
— Но это же сердца не хватит всех жалеть!
— А жалеть никого не надо. Надо просто работать. Жалеть — такое слово дурацкое. Особенно для врача. Представь — ты приходишь к врачу, тебя резать надо. А врачу тебя жалко. Ладно, говорит, идите, больной. Не буду я вас мучить.
Ты уходишь и загибаешься. Нет, Жень, жалеть больных нельзя. Это точно. Они от этого дольше болеют. Им нравиться начинает…
— Ну хорошо, согласен. Жалость — не то слово. Ну, значит, сострадать.
— Это что же будет, если вы все вместе будете страдать? У него болит — и у тебя болит? Он страдает, и ты страдаешь? Здорово придумал.
Тогда бы вместо больниц морги надо было открывать. Нет, сострадать тоже вредно.
— А зачем ты тогда хочешь врачом быть? Ты сама. Если тебе никого не жалко?