Белая власть, казаки и крестьяне на Юге России. Противостояние и сотрудничество. 1918—1919

Посадский Антон Викторович

Первая посылка моя, случайных, бывших под рукой документов, к сожалению, была мной послана в спешке, без описи, и я прошу Архив не отказать прислать мне опись принятых документов, дабы я не выслал случайно вторые экз. печатных документов.

В ближайшее время я вышлю Вам… моих полевых книжек за период боев под Торговой, Царицыном и в Саратовской губернии…»¹⁴ Небольшой личный фонд В.К Манакина в результате перемещения фондов РЗИА в СССР образовался в ГАРФе, но впоследстии был раскассирован.

Сам Манакин не раз упоминал желание написать историю корпуса и оговаривал доступность для себя этих материалов в удобное для него время. Видимо, активная общественная деятельность в Зарубежье заслонила эпопею Саратовского корпуса. Про ударников 1917 г. Манакин вспоминал не раз, а вот подробных воспоминаний о саратовской эпопее, видимо, не оставил.

В приказе по ликвидации дел корпуса 9 (22) сентября 1919 г. есть третий параграф: «Чиновнику Шульженко поручаю составление краткого исторического очерка образования и работы Саратовского Корпуса, которому

прошу всех бывших чинов корпуса прислать свои заметки, дневники, воспоминания и другие исторические материалы по адресу гор. Новочеркасск, Троицкая площадь № 5»¹⁵. Теоретически у чиновника было время для исполнения поручения. Остается надеяться, что какой-то массив материалов удалось собрать, и он может быть выявлен. Тогда историю корпуса удастся детализировать.

Ныне нам представляется возможность не только дополнить изложение по уже разрабатывавшимся сюжетам, но и исправить неточности в прежних изданиях. Например, мы полагали, что Манакин не был участником Степного похода, а он им являлся. Неверной оказалась предположительная идентификация одного из коренных офицеров корпуса штабс-капитана Молодцова.

После выхода в 2018 г. нашей книги «Полковник В.К. Манакин и Саратовский корпус» появилось несколько ценных изданий, которые дали свежие картины событий на южном направлении и существенно обогатили контексты рассмотрения истории саратовского формирования. О.В. Шеин выпустил подробный очерк истории революции и Гражданской войны в Астраханском крае, с привлечением ведомственных архивов ФСБ¹⁶. А.О. Булгаков предложил очерк событий вокруг уездного Балашова на протяжении революции и Гражданской войны¹⁷. В.Г. Ященко, широко разрабатывая местные архивы, дал современный взгляд на перипетии Гражданской войны на Царицынском направлении¹⁸. Значительным событием стала публикация А.В. Ганиным обширных воспоминаний генерала А.Л. Носовича и работы о нем¹⁹. Взгляд со стороны белого подпольщика на красный Южный фронт летом – осенью 1918 г. существенно обогатил наши представления о борьбе на данном направлении. Усилиями А.В. Посадского и A. О. Булгакова подробно рассмотрен родственный сюжет Гражданской войны – история Народной армии, развернувшейся в Прихоперье летом 1919 г. и имевшей переклички с историей Саратовского корпуса²⁰. Следует отметить новые документальные публикации. Первый этап ударнического движения представлен в большом издательском проекте, посвященном русской Ставке в условиях революции²¹, Степной поход 1918 г. и его участники описаны в воспоминаниях B. В. Савинкова²².

В ходе работы удалось обнаружить новые значимые источники. Назовем два из них. Прежде всего, это англоязычная автобиография В.К. Манакина, написанная в середине 1950-х гг. в США. В ней сжато излагаются события 1917–1920 гг.²³ Документ получен от внучки полковника г-жи Sylvia Burns из архива ее матери, падчерицы Манакина г-жи Sylvia Shauck. Кроме того, удалось найти несколько послужных списков офицеров Саратовского корпуса²⁴, которые позволили, в частности, увидеть жизненные пути и социальный статус добровольцев – командиров среднего звена интересующего нас формирования.

Книга 2018 г. построена как встреча инициативного офицера и добровольного антибольшевистского движения крестьян на границе с Доном. Соединение этих факторов и дало жизнь исследуемому формированию. Однако донская государственность всюду сталкивалась с подобным сюжетом: организованная донская военно-политическая сила и соседние аграрные губернии, с которыми необходим или неизбежен контакт, особенно при пересечении их границ. Таких основных соседей уДона пять, помимо Кубанской области: Воронежская, Саратовская, Астраханская, Харьковская (и почти символически Екатеринославская), Ставропольская. С крестьянством всех этих губерний у Донской белой власти волей-неволей происходили контакты, попытки заручиться поддержкой, живой силой или, напротив, устанавливались вражда и отчужденность. В случае со Ставропольской губернией ярко проявляет себя уже не столько донская, сколько добровольческая государственность. Поэтому в книге предлагается подробное изложение истории Саратовского корпуса, с одной стороны, и рассмотрение взаимоотношений крестьянства соседних губерний с белой властью и армией – с другой. Акцент делается на возможности объединения усилий и анализ неудач на этом пути. Большая тема взаимоотношений казачества с иногородними в своих областях нами не затрагивается. Она обеспечена значительным объемом мемуарной и исследовательской литературы. Соответственно, уточненная и дополненная биография В.К. Манакина вынесена в приложения, как и повествование об ударных формированиях Русской армии в 1917 г. Приложениями даны также два документа. Один из них касается попыток оживления хозяйственной жизни на саратовском направлении летом 1919 г., другой – начинания В.К. Манакина по консолидации добровольцев в начале 1920 г. Читателю также предложен перечень наших публикаций по указанной теме (приложение 1).

При подготовке книги автор получал помощь и поддержку от многих коллег и краеведов, которым выражает глубокую признательность.

Новые факторы революции

Революционные перемены и революционные кадры. Вожди и вожаки

В.Л. Махнач, рассуждая

о возможностях государя вырваться из-под опеки заговорщиков во Пскове, в одной из своих лекций гипотетически представлял сцену крутых мер, с повешением генерала Н.В. Рузского, которые мог бы предпринять царь, и объяснял, отчего этого не произошло: «Не требуйте от человека, воспитанного в XIX веке, того, чтобы он вел себя как человек, воспитанный в XX веке или в XVIII веке. Императрица Елизавета Петровна так бы и поступила, даром что дама. Но она-то была человеком XVIII века. И она бы победила. Но не только император Николай, но даже такой святорусский богатырь, как его отец, император-миротворец Александр Третий внутренне не решился бы отдать такой приказ. Ну не так они уже были воспитаны!» Накануне Великой войны даже плакатные образы императора Вильгельма в жанре «великого рулевого» воспринимались как безвкусица. Первая мировая война завершала долгий XIX в. Наступало новое время, которое востребовало новые варианты поведения, новые способы владения массами.

Революция разделила множество судеб на «разные» жизни. Наверное, в первую очередь это коснулось такой рельефной корпорации, как офицерский корпус. Многие офицерские карьеры были бесповоротно погублены революцией. Были те, кто сразу ушел в тень или попал под тяжелейший прессинг. Много имен просто кануло в вечность, судьбы сотен генералов не прослеживаются после 1917-го, не говоря уже о более скромных чинах. Невозможны стали черносотенцы и люди, символизировавшие собою «старый режим». В Геленджике под белой властью осенью 1918 г. жил «…какой-то штатский, весьма таинственный брюнет, одетый во все черное, явно столичного типа. Носил он здесь имя Петров, но никто не сомневался в том, что звался он иначе. О прошлом этого господина, как и о его настоящем имени… были догадки, что человек в черном являлся в свое время одним из руководителей петербургского охранного отделения²⁵. Подчеркнем: при белых всего лишь чиновник политического розыска живет нелегалом.

Другие – и очень разные – пошли вверх. «Люди, умевшие читать и писать», по выражению М.А. Давыдова, долгое время определяли, как правильно жить народу, и спорили об этом между собой. Осенью 1906 г. от патерналистской парадигмы отказались, и начался процесс формирования единой гражданственности и, соответственно, нации. Этот процесс не был завершен. Тяжелым стрессом стала небывалая война. Теперь же, после отречения и падения авторитета, которому не было равнозначной альтернативы, пространство между образованными кругами и народом стало заполняться в режиме революционной импровизации, со множеством гримас, с элементами политического карнавала.

После Февральской революции и без того уже весьма разнородный офицерский корпус «армии Свободной России» (воюющей армии!) подвергался все новым и новым потрясениям и соблазнам. Во времена, когда «офицеры… становились кирпичными и уходили куда-то, в темные коридоры, чтобы ничего не слышать», как написал М.А. Булгаков, были и те, кто пытался свыкнуться с новыми, для офицера зачастую убийственно отвратительными, «реалиями», кто-то заново выстраивал карьеры, немногие же старались развернуть полезную деятельность в пореволюционных обстоятельствах. Рождались новые стереотипы командования и руководства, которые продолжатся и разовьются затем как на красной, так и на белой стороне Гражданской войны. Кто-то предлагал и стремился воплотить в жизнь новые принципы военного строительства в условиях революции, отойти от фетишизированной в императорской армии аполитичности офицерства.

В военном Зарубежье сформировался стереотип ненавистной керенщины и воспоследовавшей советчины, с одной стороны, и безупречного офицера, мученика долга – с другой. Как и любой стереотип, этот также спрямляет ситуацию 1917 г. Ф.А. Степун, один из очень внимательных и точных свидетелей революции, писал что знавал много офицеров, пытавшихся осуществить «левый обход» комитетов и комиссаров. На эти кадры, по его мнению, стремился опереться последний военный министр Временного правительства А.И. Верховский. Степун указывает на то, что «черемисовщины» – по фамилии генерала В.А. Черемисова, проявившего редкое искательство перед революционной властью, – в войсках было больше, чем принято вспоминать, что комитеты, коль скоро они появились, в большинстве были вполне способны к разумным действиям. Н.А. Раевский также напоминал, что в офицерской среде после Февраля преобладало сетование, адресованное павшей власти: «До чего довели!», и только по мере устрашающего разворачивания революции горькие упреки стали адресоваться ей самой. Лето 1917-го обнаружило странные психологические сближения. Ф.А. Степун обнаружил, что Б.В. Савинков психологически близок офицерам – при кричащем несходстве политических воззрений, и вообще он человек типа Пилсудского, а никак не типа народников 70-х, из коих он себя настойчиво выводил²⁶. Сам Ю. Пилсудский, многолетний социалист, через год с небольшим, скажет прежним соратникам по партии броскую фразу: «Товарищи, я ехал красным трамваем социализма до остановки „Независимость“, но на ней я сошел». Ф.А. Степун удивлялся легкости, с которой многолетнему революционеру-террористу удалось летом 1917 г. преодолеть недоброжелательство офицерской среды в должности комиссара. Он «не только внешне входил в офицерскую среду, но и усвоялся ею; все в нем: военная подтянутость внешнего облика, отчетливость жеста и походки, немногословная дельность распоряжений, пристрастие к шелковому белью и английскому мылу, главным же образом прирожденный и развитой в подпольной работе дар распоряжения людьми – делало его стилистически настолько близким офицерству, что оно быстро теряло ощущение органической неприязни к нему»²⁷.