Белая ворона
Шрифт:
Опять же, режиссер мог дать раскладку, столько возможностей было. Оплатили бы мы эти съемки, не разорились бы. Но, видимо, надо принять за незыблемое правило: шеф не может быть не прав. Особенно, если подчиненная — его фанатка.
За краткий срок, пока Чу носится за фотографом, наговариваю на камеру по указателям: имя, возраст, съемочный опыт (говорю про фильм-калейдоскоп), интересы и увлечения… Сложный пункт: я ж не влеплю под запись, что мой главный интерес — это выполнение квеста от Мироздания по спасению мира.
Да даже про постройку замка из песка
Мою не совсем детскую речь слушают внимательно, не прерывают. Фан к финалу монолога лупится в мою сторону слегка зауженными фарами недоверчивых глаз.
Дальше взмыленный фотограф отщелкивает меня красивую в разных ракурсах и с разными эмоциями. Просит распустить волосы для фото в полный рост. Дозволяю, благо, есть уже, что распускать. Волосы не зубы, растут у меня быстро.
— Хорошая работа! — хвалят то ли меня, то ли друг друга.
Бледная моль Чу хлопает в ладоши, отрабатывая роль восторженной массовки. Затем подхватывает меня под белы рученьки, чтобы отвести обратно. И мою распущенность (волос, вы что подумали?) в хвост обратно подсобрать.
По приходу зарабатываю несколько неприязненных взглядов. Думали, что не вернусь? В целом, плевать: я не сто баксов, и даже не сто юаней, чтоб всем нравиться.
Успеваем прям тютелька в тютельку. Руки Чу заканчивают накручивать резинку и приглаживать макушку, когда заветная дверка приоткрывается.
Первой вызывают не меня. Фифа при параде бойко семенит к двери в киношную сказку, ее маманя-попугай (окрас «вырви глаз») придерживает дочь за ручку.
— Только ребенок, — мягко отсекает молодой сотрудник с усталым, прям-таки землистым лицом.
Мать остается разноцветной статуей перед захлопнутой дверью. Ждет.
Не она одна: звездочка вздыхает и хмурится. Даже со сведенными бровями выглядит привлекательно.
Время тянется, тянется, а мини-попугайку не спешат отпускать. Похоже, версия о «скрытом гении» оказалась близка к правде. В яркой упаковке для отвлечения внимания.
С той стороны не доносится и звука. Предполагаю наличие звукоизоляции.
— Спасибо, что пришли, — изможденный работник выпускает малышку. — Теперь вы, пожалуйста.
И снова не меня. Слегка обидно: я же раньше всех пришла. И дольше всех просижу…
Слегка скрашивает ожидание только вид поджатых и вытянутых вперед губ мелкой фифули. Ротик выглядит чисто, как клюв.
Если мое понимание языка взрослых не дало сбой, «скрытому гению» отказали. Почему-то совсем не тянет злорадствовать.
Звездочку мурыжат внутри и того дольше. А по выходу просят подождать. И вот это уже тревожный звоночек. Выходит, красотуля со свитой глянулась киношникам. А меня, возможно, просмотрят из уважения к выбору режиссера. «Для галочки».
Улыбаюсь, спрыгиваю с «насеста». Сейчас я покажу вам и «галочку», и «вороночку». И еще воробушков, которые на
Внутри обширное пустое пространство. Хороший свет. Длинный стол, за ним четверо.
— Кастинг-директор Цзя, — работничек представляет мне «приемную комиссию». — Режиссер Ян, продюсер Пэй, сценарист Ма.
Цзя — женщина, единственная из четверки. Очень ухоженная, в деловом костюме, лет… тридцать? Понимаю, что не могу определить возраст кастинг-директора. Кожа гладкая, ни морщинки. Глядит свысока. Запросто можно дать как двадцать пять, так и сорок. Возьмем нечто среднее, пусть будет в районе тридцатника.
Ян мне знаком. Продюсер больше смотрит на часы, чем на меня. Часы, как мне кажется, стоят дороже, чем весь наш с мамой гардероб. Этому за пятьдесят, есть залысины, и тушка уже «поплыла». Не фанат спорта, как пить дать.
Сценарист еще старше, в вихрах седина. Часто поправляет очки и, кажется, хочет встать и уйти.
Безымянный сотрудник уходит в сторонку. Великолепная четверка что-то просматривает. Издалека совсем не видно, что. Переговариваются, будто меня тут нет. Перемывают маленькой вороне косточки.
— Есть съемочный опыт.
— Один студенческий фильм, в эпизодах?
— Против четырех рекламных роликов.
— Идеально подходит по типажу.
Стою. Молчу. Держу лицо: спокойное и благожелательное. Если это проверка на стрессоустойчивость, то какая-то слабая. Они же не ждут на серьезных щах, что я топну ножкой и завоплю: «Дяденьки! Тетенька! Я тут!»
— Сценарий, — дает отмашку Цзя.
Охота срифмовать её с «козя».
Помятый киношник перестает прикидываться ветошью, дает мне лист. Беру. Смотрю: мне же мать читала с листов, усадив меня рядом. В той жизни я так и научилась читать: смотрела через мамино плечо в книги, запоминала дословно весь текст. И картинки, которые там были.
А потом меня наказали. Что-то я не то сотворила в детском саду. Кажется, это был тот раз, когда я налила кисель в ботинки воспитательницы. Уличные. Там такая погода была… Типичный Питер: снег с дождем большими ленивыми плюхами лепил белые кляксы на лица. И маленькой Кире не хотелось ловить глазами и ртом снежных мух. Не пойдет же эта злая женщина (три шлепка по попе, еще бы не злая!) на улицу в обуви для помещения?
Не пошла. Орала. Я, конечно, призналась. Та обостренная благоглупость, чтобы самой за все поступки отвечать, во мне жила еще с пеленок. Простояла в углу до прихода родительницы. И нет, это было не страшное наказание. Страшное мне устроила мать. Она сказала, что не станет читать мне книжку на ночь.
Мне было три с половиной. Книжку — мое ежевечернее окно в сказку — захлопнули перед носом. Положили рядом и сообщили: «Хочешь сказку — читай сама». Мать ушла на кухню, оставив маленькую Киру в гордом одиночестве. Ну, это она так думала. Одиночество Киры Вороновой навсегда закончилось тем вечером. Потому как Кира взяла оставленную книгу, открыла, нашла знакомые картинки, воспроизвела в памяти слова, которые говорила раньше мама. И… соединила.