Белая земля
Шрифт:
— Сумасшедший! В подъезде на пороге собственной квартиры!
Это странно звучит — «собственная квартира» — после стольких месяцев скитаний в поисках уединения по скверам и станциям метро.
124-я квартира оказывается выше всех, под самой крышей. К ней ведут ещё три ступеньки вверх.
Я достаю ключ. И тут только замечаю, что на привязанной к нему деревянной бирке выведена химическим карандашом цифра 24 — комендант дал мне ключ не от той квартиры.
— Всё! — категорически говорит Нина. — Отсюда я ни
— А что же делать?
— Иди обратно к коменданту.
— Он уже, конечно, ушёл.
— Не знаю. Делай что хочешь. Я остаюсь здесь.
Нина садится на ступеньки и достаёт из пакета продукты.
Наудачу толкаю дверь. Она заперта. Без всякой надежды пытаюсь вставить ключ в прорезь замка. Неожиданно он легко входит. Тихонько поворачиваю. Замок щёлкает. Дверь открывается.
— Да здравствует стандартизация производства! — кричу я. — Мы спасены!
Нина со вздохом подымается.
— Я так удобно устроилась.
В пустой квартире гулко отдаются шаги. Единственная, забрызганная известью лампочка болтается на шнуре в прихожей. Газ ещё не подключён, но в ванне из фыркающего крана уже идёт ржавая вода.
— От жажды мы, во всяком случае, здесь не умрём, — замечает Нина.
Нам, выросшим в коммунальных жилищах тридцатых годов, эта квартира кажется верхом роскоши и комфорта. Согласно ордеру мне принадлежит в ней одна комната в тринадцать целых сорок семь сотых квадратного метра. В комнате душно, пахнет краской. С треском распахиваю забухшее окно. С улицы врывается гул машин — внизу шоссе, западные ворота города, по нему нескончаемым потоком идут грузовики.
Я отдаю Нине коробок со спичками и при их прерывистом мерцании, взобравшись на единственный табурет, перевинчиваю лампочку из прихожей в комнату. При свете пустая квадратная комнатка кажется неожиданно большой.
У Нины широко раскрываются глаза.
— Какая комната! Не может быть, чтобы в ней было только тринадцать метров.
— И сорок семь сотых! Не забудь — сорок семь сотых!
— Никогда не поверю! Здесь восемнадцать… Нет, двадцать. Двадцать пять метров!
Нина перемеряет комнату шагами. Шаги она старается делать поменьше, но двадцать пять метров всё равно не выходит.
В коридоре свалены груды старых газет, они, очевидно, остались после оклейки стен обоями.
Мы перетаскиваем газеты в комнату и складываем в угол. Сверху расстилаем мой плащ. Получается неплохая тахта. На табурете накрываем «стол».
Это наше новоселье. Наша комната. Наш первый дом.
Я наливаю Нине в стакан наливку и чокаюсь с ней бутылкой. Наливка тёплая и очень сладкая. К печенью она ещё годится, но Нина с аппетитом ест консервы. Она очень любит консервы из крабов.
Мне хочется обнять её сейчас, но яркий свет лампочки мешает. Нина как будто понимает это. Она вытаскивает из «тахты» газету и сворачивает широкий раструб.
— Подыми
— Повыше.
Я вытягиваю руки. У самого лица оказываются не прикрытые короткой юбкой мускулистые, в синяках и в ссадинах ноги второго номера сборной женской волейбольной команды нашего завода. Я прикасаюсь губами к свежей царапине.
— Держи как следует! — строго говорит Нина.
Газетный абажур затемнил комнату, стало уютней.
— Всё!
Я чуть опускаю Нину, но не спешу поставить её на пол. Нина тоже на секунду замирает.
Мы снова садимся. Наступает томительная пауза. Я наливаю полстакана наливки, протягиваю Нине. Она отодвигает стакан.
— Невкусно. Пей сам.
Мне тоже не хочется пить эту тёплую, приторную жидкость.
Я отставляю бутылку и обнимаю Нину. Мы сидим притихнув. Под окном неумолчно рокочут машины…
В комнате светло. Огненные отсветы играют на распахнутых стёклах окна. Окно выходит на восток, и мы видим, как из-за противоположного дома подымается багровое солнце. Лучшего утра не было в моей жизни.
Я смотрю на Нину. В её глазах тоже отражаются огненные блики. Она прикрывает мне лицо рукой.
— Не смотри так…
Я целую её твёрдую ладонь.
— Хочешь есть? — спрашивает Нина.
— Да. А ты?
— Очень… Давай поедим. Только отвернись.
Я послушно отворачиваюсь.
На табурете стоят всё те же крабы, наливка и дешёвое печенье.
— Теперь можно. Что мы будем есть?
— У нас роскошный завтрак: свежий омар, бисквиты и испанское вино. С чего начнём?
— С омаров. Открой новую банку. Я умираю от голода.
— Хочешь выпить?
— Немножко… Хватит. Как странно. Вчера я ещё была девчонкой. Кругом всё то же, ничто не изменилось… Теперь меня будут звать Ниной Петровной. Не смей называть меня иначе.
— Слушаюсь!
— Слушаюсь, Нина Петровна…
— Слушаюсь, Нина Петровна!..
— За нас! Мы чокнулись.
— Какое сегодня число?
— Двадцать второе, — я посмотрел на часы. Было четыре часа утра. — Двадцать второе июня 1941 года…
4
Я заставил себя встать. Долго растирал онемевшие руки и ноги. Главное — не торопиться и не впадать в панику. Я не могу погибнуть здесь, в этой яме. Я должен выйти отсюда. Я не могу погибнуть в этот самый день, когда наконец появилась надежда на спасение. Я растирал руки и ноги до тех пор, пока не почувствовал колючую боль в ладонях и ступнях. У рукоятки ножа остался обломок лезвия не больше двух сантиметров. Я снял куртку и унты и медленно, цепляясь за каждую выбоину, добрался до щели, где застряло лезвие. Обломком ножа я стал осторожно вырубать его из ледяной стены.