Белье мистера Харрингтона
Шрифт:
– Съездим на неделю в Париж и поглядим. Тогда мы будем знать точно.
Эшенден слегка считался с условностями и растерялся. Но лишь на миг. Анастасия была изумительна! И сообразительна: она заметила его мимолетную нерешительность.
– -- Неужели у вас есть буржуазные предрассудки?
– спросила она.
– Конечно, нет, - торопливо заверил он ее, так как предпочел бы, чтобы его сочли негодяем, лишь бы не носителем буржуазных предрассудков.
– По-моему, это замечательный план.
– С какой стати женщина должна ставить
– Совершенно верно, - сказал Эшенден.
Анастасия Александровна не любила терять времени зря, и потому, тут же договорившись обо всем, они уже в воскресенье уехали в Париж.
– Владимиру я не скажу, что еду с вами, - сказала она.
– Его это только расстроит понапрасну.
– Было бы очень жаль, - сказал Эшенден.
– А если в конце недели я приду к заключению, что мы сделали ошибку, ему вообще ни к чему будет знать об этом.
– Совершенно верно, - сказал Эшенден.
Они встретились на вокзале Виктории.
– Какой класс вы взяли?
– спросила она.
– Первый.
– Я рада. Папа и Владимир из принципа ездят третьим, но меня в поезде всегда мутит, и я люблю класть голову кому-нибудь на плечо. А в купе первого класса это проще.
Когда поезд тронулся, Анастасия Александровна сказала, что у нее начинается головокружение, и, сняв шляпу, положила голову на плечо Эшендена. Он обвил рукой ее талию.
– Сидите смирно, хорошо?
– сказала она.
На пароходе она спустилась в дамскую каюту и в Кале смогла плотно перекусить, но в поезде вновь сняла шляпу и положила голову на плечо Эшендена. Он подумал, что скоротает время за чтением, и взял книгу.
– Вы не могли бы не читать?
– сказала она.
– Меня надо поддерживать, а когда вы переворачиваете страницу, мне становится нехорошо.
В конце концов они добрались до Парижа и отправились в тихую гостиницу на левом берегу, про которую знала Анастасия Александровна. Она сказала, что там есть атмосфера, а огромные отели на том берегу она не выносит: они безнадежно вульгарны и буржуазны.
– Я поеду, куда вам угодно, - сказал Эшенден, - лишь бы там была ванна.
– Какой вы восхитительно английский! А неделю без ванны вы обойтись не можете? Милый, милый, вам предстоит столько узнать!
До глухой ночи они говорили о Максиме Горьком и Карле Марксе, о судьбах человеческих, о любви и братстве людей и пили чашку за чашкой, русский чай, так что наутро Эшенден с радостью позавтракал бы в постели, а встал ко второму завтраку. Но Анастасия Александровна была ранней пташкой. Жизнь так коротка, сделать нужно так много и просто грех завтракать позже половины девятого. Они сидели в убогом зальце ресторана, окна которого не открывались по крайней мере месяц. Атмосферы там было хоть отбавляй. Эшенден спросил Анастасию Александровну, что она хотела бы на завтрак.
–
Ела она с аппетитом. Эшенден уже успел заметить, что аппетит у нее очень хороший. Он решил, что это русское свойство: ведь невозможно себе представить, что Анна Каренина днем обходится булочкой с кофе, не правда ли?
После завтрака они отправились в Лувр, а днем пошли в Люксембургский музей. Пообедали пораньше, чтобы успеть в "Комеди франсез". Оттуда они завернули в русское кабаре, где потанцевали. Когда на следующее утро они сели друг напротив друга в ресторане и Эшенден спросил Анастасию Александровну, чего бы ей хотелось, она ответила:
– Яиц всмятку.
– Но ведь мы ели яйца всмятку вчера, - возразил он.
– Ну так возьмем их сегодня еще раз, - улыбнулась она.
– Хорошо.
Этот день они провели точно так же, как предыдущий, только вместо Лувра посетили музей Карнавале и музей Гиме вместо Люксембургского. Но когда на следующее утро в ответ на вопрос Эшендена Анастасия Александровна вновь попросила яиц всмятку, у него упало сердце.
– Но мы же ели яйца всмятку вчера и позавчера, - сказал он.
– Не кажется ли вам, что это вполне веская причина заказать их и сегодня?
– Нет, не кажется.
– Неужели сегодня утром чувство юмора вам немножко изменило?
– спросила она.
– Я ем яйца всмятку каждый день, я признаю их только в этом виде.
– Ну, хорошо. В таком случае мы, конечно, закажем яйца всмятку.
Однако на следующее утро одна мысль о них привела его в ужас.
– Вы, как всегда, возьмете яйца всмятку?
– спросил он у нее.
– Конечно!
– Она ласково улыбнулась, показав ему два ряда крупных квадратных зубов.
– Хорошо. Я их вам закажу. А себе возьму яичницу.
Улыбка исчезла с ее губ.
– О?
– Она помолчала.
– А не кажется ли вам, что в этом есть некоторая бессердечность? По-вашему, честно навязывать повару лишнюю работу? Вы, англичане! Вы все одинаковы, вы смотрите на слуг, как на автоматы. Вам не приходит в голову, что у них такое же сердце, как у вас, такие же чувства, такие же эмоции? Есть ли у вас право удивляться, что недовольство пролетариата закипает, когда буржуа вроде вас столь чудовищно эгоистичны?
– Вы серьезно думаете, что в Англии произойдет революция, если я в Париже закажу яичницу вместо яиц всмятку?
Она негодующе вскинула красивую голову.
– Вы не понимаете. Дело в принципе. Конечно, вы считаете это шуткой, я понимаю, вы острите, и я умею смеяться шуткам не хуже других. Чехов прославился в России как юморист. Но разве вы не видите, чем это чревато? Самое ваше отношение неверно. Полная бесчувственность. Вы не говорили бы так, если бы пережили события тысяча девятьсот пятого года в Петербурге. Стоит мне вспомнить толпы, стоящие на коленях в снегу перед Зимним дворцом, когда на них набросились казаки. На женщин и детей! Нет, нет, нет!