Белеет парус одинокий. Хуторок в степи
Шрифт:
Гаврик снова достал часы и начал на них старательно смотреть:
– Без чуточки десять. Успеем в самый раз.
– Как же он убежит? – прошептал Петя. – Его же там сторожат тюремщики и часовые?
– Неважно. У него как раз в десять и с половиной прогулка. Выводят погулять на тюремный двор. Ему только надо перебежать через огороды, а на малофонтанской дороге его уже Терентий дожидается с извозчиком. И – ходу прямо к шаланде. Чуешь?
– Чую. А как же он перелезет через тюремную стену? Она же высокая. Во какая! До второго этажа.
Гаврик сморщился, как от оскомины:
– Та не! Ты слухай здесь. Зачем ему лезть через стенку? Стенку Терентий подорвет.
– Как это – подорвет?
– Чудак! Говорю – подорвет. Сделает в ней пролом. Ночью под нее один человек с комитета – товарищ Синичкин – подложил танамид, а сегодня в десять и с половиной утра, аккурат как начнется у нашего матроса прогулка, Терентий с той стороны подпалит фитиль и – ходу к извозчику. И будем ждать. Танамид ка-ак бабахнет…
Петя строго посмотрел на Гаврика:
– Что бабахнет?
– Танамид.
– Как?
– Танамид, – не совсем уверенно повторил Гаврик, – который взрывает. А что?
– Не танамид, а динамит! – наставительно сказал Петя.
– Нехай динамит. Неважно, лишь бы стенку проломало.
Петя сейчас только вдруг понял как следует значение Гавриковых слов. Он почувствовал, что его спина покрывается «гусиной кожей».
Темными большими глазами он посмотрел на труха:
– Дай честное благородное слово, что правда.
– Честное благородное.
– Перекрестись.
– Святой истинный крест на церкву.
Гаврик истово и быстро перекрестился на монастырские купола Большого Фонтана. Но Петя верил ему и без этого. Креститься заставил больше для порядка. Петя всей своей душой чувствовал, что это правда.
Гаврик опустил парус. Шаланда стукнулась о маленькие лодочные мостки. Берег был пуст и дик.
– У тебя платочка нема? – спросил Гаврик Петю
– Есть.
– Покажь!
Петя достал из кармана носовой платок, при виде которого тетя, наверное, упала бы в обморок.
Но Гаврик остался вполне доволен. Он серьезно и важно кивнул головой:
– Годится. Сховай.
Затем он посмотрел на часы. Было «десять и еще самые трошки».
– Я останусь в шаланде, – сказал Гаврик, – а ты и Мотька бежите наверх и стойте в переулочке. Будете их встречать. Как только они подъедут, замахайте платочком, чтоб я подымал парус. Соображаешь, Петька?
– Соображаю… А если их часовой подстрелит?
– Промахнется, – с уверенностью сказал Гаврик и сурово усмехнулся. – Часовой как раз с Дофиновки, знакомый. Бежи, Петька. Как только их заметишь, так сразу начинай махать. Сможешь?
– Спрашиваешь!
Петя и Мотя вылезли из шаланды и побежали наверх.
Здесь, как и на всем побережье от Люстдорфа до Ланжерона, детям была знакома каждая дорожка. Продираясь сквозь цветущие кусты одичавшей сирени, мальчик и девочка взобрались на высокий обрыв и остановились в переулочке между двумя
Отсюда было видно и шоссе и море.
Далеко внизу маленькая шаланда покачивалась возле совсем маленьких мостков. А самого Гаврика было еле видно.
– Мотька, слушай здесь, – сказал Петя, осмотревшись по сторонам. – Я влезу на шелковицу – оттуда дальше видно, – а ты ходи по переулку и тоже хорошенько смотри. Кто раньше заметит.
По правде сказать, на шелковицу можно было и не лазить, так как снизу тоже все было прекрасно видно. Но Петя ужо почувствовал себя начальником. Ему хотелось совершать поступки и командовать.
Мальчик разбежался, кряхтя, вскарабкался на дерево, сразу же разорвав на коленях штаны. Но это не только его не смутило, а, наоборот, сделало еще более суровым и гордым.
Он уселся верхом на ветке и нахмурился.
– Ну? Чего ж ты стоишь? Ходи!
– Сейчас.
Девочка посмотрела на Петю снизу вверх испуганными, преданными глазами, обеими руками обдернула юбочку и чинно пошла по переулку к дороге.
– Стой! Подожди!
Мотя остановилась.
– Слушай здесь. Как только их увидишь, сейчас же кричи мне. А как только я увижу – буду кричать тебе. Хочешь?
– Хочу, – тоненьким голоском сказала девочка.
– Ну, ступай.
Мотя повернулась и пошла в густой тени зеленовато-молочных, вот-вот готовых распуститься акаций, оставляя в пыли маленькие следы босых пяток.
Она дошла до угла, постояла там и вернулась обратно.
– Еще не едут. А у вас?
– И у меня еще не едут. Ходи дальше.
Девочка снова отправилась до угла и снова вернулась, сообщив, что у нее еще не едут.
– И у меня еще не едут. Ходи еще.
Сначала мальчику очень нравилась эта игра.
Необыкновенно приятно было сидеть высоко на дереве, с напряжением вглядываясь в конец переулка – не покажется ли мчащийся извозчик.
О, как ясно представлял он себе взмыленную лошадь и кучера, размахивающего над головой свистящим кнутом! Экипаж подлетает. Из него выскакивают с револьверами в руках Терентий и матрос. За ними бегут тюремщики. Терентий и матрос отстреливаются. Тюремщики один за другим падают убитые. Петя изо всех сил машет платком, кричит, ловко прыгает с дерева и мчится, обгоняя всех, к лодке – помогать ставить парус. А Мотька только сейчас догадалась, что это приехали они. Ничего не поделаешь: девчонка.
…Но время шло, а никого не было. Становилось скучновато.
Пете надоело смотреть на ослепительно белое шоссе – то катила карета с английским кучером, одетым, как Евгений Онегин, то с громом проезжала фура с искусственным льдом. Тогда становилось особенно жарко и особенно сильно хотелось пить.
Мальчик уже давно успел рассмотреть во всех подробностях соседнюю дачу: ярко-зеленые газоны, гравий на дорожках, туи, статую, испещренную лиловыми кляксами тени, вазу, из которой ниспадали длинные, острые листья алоэ, и художника, пишущего пейзаж.