Белинда
Шрифт:
Именно представители музейного сообщества — из Уитни, Тейта, Центра Помпиду, Метрополитен, [26] Музея современного искусства в Нью-Йорке, а также из десятка самых разных музеев — прибыли, чтобы первыми оценить картины.
Кроме того, сегодня вечером выставку посетят человек двадцать — тридцать меценатов — любителей искусства: миллионеры из Лондона, Парижа и Милана, присутствие которых является особой честью, поскольку пополнение их коллекций играет не менее важную роль, чем пополнение музейных фондов, и именно на них хотят
26
Музей американского искусства Уитни — одно из крупнейших собраний современного американского искусства (XX–XXI вв.), находится в Нью-Йорке. Галерея Тейт — художественный музей в Лондоне. Национальный центр искусства и культуры имени Жоржа Помпиду в Париже, его деятельность посвящена изучению и поддержке современного искусства и искусства XX в. Метрополитен-музей — один из крупнейших художественных музеев мира, расположен в Нью-Йорке (США).
Вот почему эти люди так много значили для Райнголда. Вот почему эти люди так много значили для меня. И хотя каждый мог приобрести любую из картин с изображением Белинды, у них было право первого выбора.
Но тут еще большой вопрос, приедут ли они в неизвестную галерею на Фолсом-стрит в Сан-Франциско даже ради Райнголда, который угощал их обедом и поил в лучших ресторанах Берлина и Нью-Йорка.
Я сидел, сложив руки на груди и откинувшись на спинку стула, и вспоминал, как много лет назад, когда работал в своей мастерской на Хейт-Эшбери и хотел быть художником, просто художником, ненавидел всю эту публику — музейщиков и галеристов. Действительно ненавидел.
Во рту пересохло, словно меня вот-вот должны были повести на расстрел. Часы назойливо тикали. Белинда не звонила. И операторы не прерывали монотонного бормотания автоответчика словами: «Срочный звонок от Белинды Бланшар, освободите, пожалуйста, линию».
Райнголд пришел совсем поздно. Вид у него был хмурый. Он непрерывно вытирал лицо платком, словно вспотел от жары. Хотя так и остался в своем черном пальто. Райнголд бессильно опустился на стул, обратив бессмысленный взгляд на стакан с виски.
Я не сказал ни слова. Ветер за окном раскачивал и гнул к земле тополя. Я едва разобрал очередное сообщение по автоответчику: «…если вас не затруднит, позвоните мне утром. Я один из тех, кто организовывал ваше турне по Миннеаполису, и мне хотелось бы задать вам пару вопросов…»
Я посмотрел на Райнголда. Если он мне так ничего и не скажет, я точно умру, но я не собирался ни о чем его спрашивать.
Райнголд скривился при виде виски.
— Хочешь чего-нибудь другого?
— Весьма любезно с твоей стороны! — фыркнул он. Было видно, что он весь дрожит. Неужели от ярости?
Я достал из холодильника белое вино и наполнил его бокал.
— Всю свою жизнь, — начал Райнголд, — я пытался заставить людей подходить к искусству беспристрастно, оценивая лишь достоинства самой работы. Не говорить о предварительных продажах и статусных покупателях, о моде и преходящих увлечениях. Просто смотрите, говорю я своим клиентам. Смотрите на сами картины.
Я сел напротив него, поставив локти на стол. Райнголд
— Приходится прибегать к отвратительным ухищрениям и рекламным трюкам, — продолжил Райнголд. — Мне просто противны уловки, к которым прибегают второразрядные художники для рекламы своих работ.
— Я тебя за это не виню, — отозвался я.
— И вот теперь я оказался в центре скандала, — побагровев, произнес Райнголд и выкатил на меня глаза, которые за толстыми стеклами очков казались огромными. — Могу поклясться, что там собрались представители всех музеев мира. Я еще не видел такого аншлага ни в Берлине, ни в Нью-Йорке.
Я почувствовал, как у меня мурашки поползли по коже.
Райнголд схватил со стола бокал с вином, будто собрался швырнуть его в меня.
— Ну и чего хорошего здесь можно ожидать?! — требовательно спросил Райнголд, сверкая на меня глазами, похожими на две золотые рыбки за аквариумным стеклом. — Я хочу сказать, ты понимаешь, как это опасно?
— Ты с самого начала непрерывно меня предупреждал, — ответил я. — Меня окружают люди, которые непрерывно меня обо всем предупреждают. Белинда имела привычку предупреждать меня по три раза в неделю.
Какого хрена он тянет?! Что происходит? Они что, оплевали мои холсты? Подняли меня на смех? Сказали ожидающим их репортерам, что мои картины — халтура?
Я глотнул виски, и мне стало легче. Неожиданно меня пронзила тоска, глубокая печаль. На долю секунды перед моим мысленным взором возникла картина из прошлого. Мы с Белиндой вдвоем в мастерской, из радиоприемника льется музыка Вивальди, я рисую, Белинда лежит, растянувшись, на полу и читает «Вог» на французском. Но в один прекрасный день боль уйдет.
— В один прекрасный день… — Я сидел в своей комнате уже пять дней. Не такой уж и долгий срок. Да, совсем не долгий срок, но мне он показался вечностью. Но где она? Где Белинда?
Громкий грубый голос неожиданно нарушил тихое бормотание автоответчика:
«Джереми, это Блэр Саквелл. Я в Сан-Франциско. Остановился в „Стэнфорд-корте“. Хочу с вами встретиться. Приезжайте ко мне прямо сейчас».
Я взял карандаш и записал название отеля. Райнголд, казалось, ничего не замечал и ничего не слышал. Он упорно продолжал сверлить глазами стакан.
Я посмотрел на бледный экран телевизора в углу. Интересно, в одиннадцатичасовых новостях скажут, что эксперты объявили мои работы халтурой? Я посмотрел на Райнголда. Он сидел, оттопырив нижнюю губу, и близоруко щурился на свой бокал.
— Им понравилось, — произнес он.
— Кому? — вздрогнул от неожиданности я.
— Всем им, — ответил он и посмотрел на меня. Лицо его опять стало потихоньку краснеть, толстые щеки тряслись. — Атмосфера на выставке наэлектризовалась до предела. Люди из Центра Помпиду — те, что купили твою последнюю работу! Люди из Уитни, которые раньше даже не посмотрели бы в сторону твоих картин! Граф Солоски из Вены, как-то сказавший мне, что ты иллюстратор, но не художник, а он слышать не желает об иллюстраторах! И тут он смотрит мне прямо в глаза и заявляет: «Я хочу „Святое причастие“, а еще все картины с карусельной лошадкой», вот так и сказал. Граф Солоски — самый известный европейский коллекционер!