Белинда

Райс Энн

Однако по выражению лица Белинды я понял, что она хочет чего-то совсем другого. Она сердито грызла ноготь на руке, а на лицо ее снова набежала тень. Я видел, что ей явно не по себе.

— И что, снова бежать? Теперь в Техас? Сьюзен, ты хочешь провести в Лос-Анджелесе кастинг для нового фильма. Ты хочешь найти дистрибьютора для «Конца игры». А мы должны сидеть в Техасе?! С какой стати! — возмущенно выпалила она.

— Наш брак вполне законный, — сказал я. — И на данный момент все о нем знают. Более того, когда я уезжал из Сан-Франциско, ордера на мой арест еще не было. Вопрос

о подстрекательстве и соучастии тоже не стоит.

— А мне даже интересно посмотреть, что они теперь будут делать, — задумчиво протянула Белинда.

— Можно поехать в Лос-Анджелес, — подал голос Джи-Джи. — Алекс нас ждет. Джереми, он приготовил комнату для вас с Белиндой, где вы будете жить постоянно. Вы же знаете Алекса. Он способен впустить копов и репортеров в дом, и я не удивлюсь, если он еще и предложит им крекеры с сыром бри, да еще и по бокалу «Пино-Шардоне». Алекс говорит, что мы можем оставаться у него в Беверли-Хиллз сколько захотим.

— Хорошее решение, — улыбнулась Сьюзен. — Самолет нас уже ждет. И в Лос-Анджелесе у меня тоже полно работы.

— Джереми, а ты что скажешь? — посмотрела на меня Белинда, и выражение ее глаз испугало меня. Голос ее звучал напряженно. — Куда ты хочешь, чтобы мы поехали?

— Не имеет значения, солнышко, — произнеся. — Если я сумею купить холсты и хорошую масляную краску, а потом еще найду место, где смогу спокойно писать, то мне без разницы, будем мы в Рио-де-Жанейро, или на греческом острове, или на орбитальной станции.

— Так держать, Уокер! — ухмыльнулась Сьюзен. — Все, пора сваливать отсюда в Лос-Анджелес.

Когда самолет уже был высоко в воздухе, я почувствовал, что засыпаю. Похоже, шампанское начинало потихоньку действовать. Я сидел, положив голову на подголовник кожаного кресла, и в полудреме представлял себе будущие картины. Они рождались в моем воображении, точно фотографии после проявления негатива. Сцены всей моей жизни.

Белинда вполголоса рассказывала Джи-Джи о том, как одиноко ей было в Риме, спасала только работа в «Чинечитта». А во Флоренции она жила всего в квартале от Галереи Уффици, а потому ходила туда каждый божий день. И когда на Понте Веккьо увидела магазины, где продавали перчатки, то сразу вспомнила, что, когда ей было четыре годика, он купил ей там ее первую в жизни пару белых перчаток.

Затем Джи-Джи стал убеждать ее, что он нисколько не расстроен из-за закрытия салона в Нью-Йорке. Он, конечно, мог еще побороться и, возможно, даже победить. Он не знает, кто начал распускать про него слухи. Возможно, и не сам Марти, а его люди. Но сейчас то, что возникло между ним и Алексом, даже лучше того, что было с Олли, и, возможно, Джи-Джи даже откроет студию на Родео-драйв.

— Понимаешь, Белинда, — говорил Джи-Джи. — Мне ведь сорок лет, и я не могу вечно быть чьим-то маленьким мальчиком. Рано или поздно удача должна была мне изменить. Но, знаешь, так приятно иметь возможность сделать еще одну попытку, причем именно с Алексом Клементайном, парнем, которого я еще двенадцатилетним мальчишкой видел на большом экране.

— Да, папочка, тебе здорово повезло, — заметила Белинда.

Ну что ж,

прекрасная возможность для Джи-Джи. Салон Джи-Джи в Беверли-Хиллз. Почему бы и нет? Даже несмотря на все эти слухи, Джи-Джи неплохо заработал в Нью-Йорке. А если бы продал домик на Файер-Айленд, то заработал бы целое состояние.

— О, но сама понимаешь, Джи-Джи на Родео-драйв… Нет, такого Бонни точно не пережила бы.

Облака за иллюминаторами напоминали пуховое одеяло. А вечернее солнце огненным веером закрывало небо. Золотые лучи проникали в салон через толстое стекло иллюминатора. Они опутали Джи-Джи и Белинду золотистыми нитями, превращая их волосы в легкую дымку.

Я сидел и видел сны наяву. Я видел свой дом в Сан-Франциско, который напоминал мне корабль, отпущенный в свободное плавание. Прощайте, мои дорогие куклы, игрушки и паровозики! Прощайте, картины с крысами и тараканами! Прощайте, фарфор и серебро, а еще напольные часы и бесчисленные письма от маленьких читательниц!

Как тяжело думать о том, что я мог обидеть их! Как тяжело думать, что я мог разочаровать их! Не дай, Господи, чтобы у них в душе родилось темное чувство, будто их предали, и ощущение, будто они прикоснулись к чему-то нечистому и порочному. Господи, пусть они поймут, что все картины с изображением Белинды пронизаны светом и любовью.

Потом я стал вспоминать, что бы хотел взять из дому: что-нибудь такое, о чем потом горько пожалел бы, — но ничего не приходило в голову. Мои последние работы, на которые меня подвигла любовь к Белинде, разошлись по всему миру. Только четыре картины не попали в музеи, но поскольку их приобрел благородный граф Солоски, можно считать, что это одно и то же.

Нет, в моем доме в Сан-Франциско ничего меня не держало. Даже чудесная скульптура работы Энди Блатки, так как я не сомневался, что Дэн найдет ей подходящее место. А возможно, Райнголд увезет ее к себе в галерею. Прекрасная мысль! Я ведь даже еще не показывал ему скульптуру. Как это эгоистично с моей стороны! Непростительный эгоизм!

Ну а теперь в приятной полудреме я думал только о картинах. Они занимали все мои мысли. «Крестный ход», «Марди-Гра» снова родились в моем воображении. Я видел все, до мельчайших деталей, но не только их, но и другие картины тоже. Например, лохматых служебных собак, обнюхивающих моих кукол. «Собаки приходят в гости к куклам». А еще Алекса в плаще и фетровой шляпе. Алекс идет по холлу маминого дома и смотрит на висящие клочьями обои. «Джереми, давай заканчивай, сынок! Пора убираться из этого дома!»

Нет, мне обязательно надо написать портрет Алекса! Это очень важно, просто жизненно важно! Алекс снимался в сотнях фильмов, но у него не было ни одного сколько-нибудь приличного портрета. Собаки превратились в оборотней, скалящихся на фарфоровых пупсов, и, да, конечно, мне снова придется иметь дело с темной стороной жизни, но здесь уж ничего не поделаешь, а Алекс, идущий по дому моей матери, получится просто здорово. Необходимо только убрать его из темного дома. Алекс должен стоять у калитки в сад, как в то памятное утро двадцать пять лет назад, когда он сказал мне: «Когда переедешь на Запад, будешь жить у меня».