Белинский
Шрифт:
Белинский признает бесконечность мира в пространстве и времени. Нет конца вселенной, утверждает он и добавляет, что «все это пространство без границы, вся эта величина без измерения, все это множество без исчисления» (3, 4, 599) родилось само из себя, заключая в себе и свои законы, на основе которых и происходит развитие. В отличие от Гегеля Белинский считает, что природа развивается не только в пространстве, но и во времени. Он делает этот вывод, опираясь на достижения современных ему естественных наук. «Естествоведение, — говорит он, — есть история творящей природы, повествование о восходящей лествице ее явлений…» (3, 6, 95).
Обращаясь к возникновению и развитию нашей планеты, критик отмечает, что она «образовалась не вдруг, а постепенно, перейдя через множество превращений, претерпев множество переворотов, но так, что всякий последующий переворот
Утверждая, что «в природе и в истории владычествует не слепой случай, а строгая, непреложная внутренняя необходимость» (3, 4, 591), критик вместе с тем далек от фатализма. В свое понимание диалектического развития мира Белинский вводит практику, активные действия общественного человека. Он пишет, что «действующие силы природы неизменны», т. е. что человек не может отменять одни из них и вводить другие, но, «сообразуясь с ними и действуя через них же, он изменяет климаты, осушает болота… соединяет разъединенные природою моря, озера и реки… он царь природы, повелевающий ею…» (3, 6, 274–275).
Особенно ценным в философских исканиях Белинского в этот период является связь его учения о развитии с идеей отрицания, которая отсутствовала в его концепции во время «примирения с действительностью». Большой интерес критика к этой проблеме объясняется его переходом на революционно-демократические позиции. Теоретическая разработка проблемы отрицания переплетается у него с поисками путей преобразования России. В письме к Боткину от 3 октября 1840 г., осуждая свою статью о Бородинской годовщине за оправдание русского самодержавия, он выдвигает на первый план «идею отрицания, как исторического права… без которого история человечества превратилась бы в стоячее и вонючее болото» (3, 11, 576). «Отрицание — мой бог!» — восклицает он в другом письме (3, 12, 70). Белинский снова придает большое значение борьбе в развитии общества. Но теперь он понимает ее не только как борьбу идей — он признает закономерность и необходимость революций. «Я начинаю любить человечество маратовски», — заявляет он (3, 12, 52).
В одном из своих писем к Боткину Белинский говорит, что смешно думать, будто переход к новому обществу «может сделаться само собою, временем, без насильственных переворотов, без крови» (3, 12, 71). Несколько позже он пишет, что новый общественный строй «утвердился на земле не сладенькими и восторженными фразами идеальной и прекраснодушной Жиронды, а террористами — обоюдоострым мечом слова и дела Робеспьеров и Сен-Жюстов» (3, 12, 105). Белинский уже не отрицает активную роль людей в историческом процессе. Свои симпатии он отдает борцам со старыми порядками. «В истории мои герои — разрушители старого — Лютер, Вольтер, энциклопедисты, террористы, Байрон („Каин“) и т. п.» (3, 12, 70).
Придавая огромное значение идее отрицания, Белинский развивает ее на другой философской основе, чем в первый период своих исканий. Предпосылки отрицания он ищет теперь не в абстрактном идеале, а в действительности. Его первые попытки в этой области связаны с разработкой эстетической теории и относятся к концу «примирительного» периода. В своей статье «„Горе от ума“. Сочинение А. С. Грибоедова» (в конце 1839 г.) Белинский заявляет о праве писателя изображать не только положительные, но и отрицательные стороны жизни. Эти отрицательные стороны
Деление явлений жизни на «разумные» и «призрачные» помогло Белинскому правильнее понять гегелевскую формулу о действительном и разумном. Если в годы «примирения» он понимал под «действительным» все то, что есть, то в новый период своего творчества он дает ему более глубокое толкование. В 1841 г. он пишет: «…что действительно, то разумно, и что разумно, то и действительно: это великая истина; но не все то действительно, что есть в действительности…» (3, 4, 493). По существу критик приходит к мысли, что отжившее, неразвивающееся является неразумным, недействительным и обречено на гибель.
Для Белинского это не только философская абстракция. Он все более и более убеждается в «неразумности», в «недействительности» крепостного строя России, в необходимости его отрицания, уничтожения. Он размышляет над возможностью революционного преобразования страны. Как диалектик, он понимает, что для отрицания существующего строя необходимы объективные предпосылки, что без них революция невозможна. Он с горечью констатирует, что в крепостной России такие предпосылки еще не созрели, и характеризует свою эпоху как переходную. Белинский пишет П. Н. Кудрявцеву: «…я принадлежу к несчастному поколению, на котором отяжелело проклятие времени, дурного времени! Жалки все переходные поколения — они отдуваются не за себя, а за общество» (3, 11, 521). В письме к В. П. Боткину он называет «истинно трагическим» положение современного ему русского общества, «принужденного тернистым путем идти… к очеловечению» (3, 11, 526).
Но вместе с тем критик предвидит, вернее, угадывает, что этот «тернистый путь» ведет к ликвидации крепостничества. Он ищет и находит симптомы его отрицания. Белинский еще не может обосновать это отрицание материалистически, но он вскрывает те сдвиги в общественном сознании, которые предвещают грядущие перемены. В этом отношении особый интерес представляет его работа «Речь о критике А. Никитенко». Белинский констатирует появление «демона сомнения», «духа неуважения», скептицизма по отношению к старым воззрениям. Он пишет: «Во времена переходные, во времена гниения и разложения устаревших стихий общества, когда для людей бывает одно прошедшее, уже отжившее свою жизнь, и еще не наставшее будущее, а настоящего нет, — в такие времена скептицизм овладевает всеми умами, делается болезнью эпохи» (3, 6, 333). Имея в виду прежде всего Россию, Белинский указывает, что такое состояние умов находит яркое отражение в искусстве и в критике. Они определяются духом времени и являются «сознанием эпохи»: искусство есть «сознание непосредственное», а критика — «сознание философское». К последней русский мыслитель относит критику не только искусства и литературы, но и науки, истории, нравственности и пр. Так, Вольтер был критиком феодальной Европы, добавляет Белинский, явно намекая на формирование антикрепостнических идей в России.
Доказывая, что идея отрицания овладела и русской литературой, что в ней отразились общественные «скорби и недуги», Белинский называет ее провозвестницей новых великих истин. Растущий дух отрицания критик ярко показывает в своих работах о Лермонтове и Гоголе. Лермонтова он особенно ценит за «исполинскую энергию благородного негодования», за «грозу духа, оскорбленного позором общества», за осуждение своего поколения, «дремлющего в бездействии». Белинский свидетельствует, что духом отрицания проникнуты произведения Гоголя, в особенности его «Мертвые души». Анализируя страстную полемику, развернувшуюся вокруг этого произведения, он делает вывод, что она имеет не только литературное, но и общественное значение: «То сшибка духов времени, то борьба старых начал с новыми» (3, 6, 323). Белинский доказывает, что поэма Гоголя — произведение «социальное, общественное и историческое» (3, 6, 217), что в нем все комическое является истинной трагедией, свидетельствующей о том, что русская жизнь «разлагается и отрицается». Определяя значение подобной литературы, критик говорит, что сатира «есть высший суд над павшим обществом, его предсмертный, раздирающий душу вопль…» (3, 6, 91).