Белла, чао!
Шрифт:
Лара в комнате вздрогнула, торопливо зашевелила губами (прощаясь со своим собеседником), а затем потянулась к столику рядом, положила телефон на базу. И вышла из комнаты – но за миг до того Африкан смог увидеть Лару в полный рост.
Не потолстела. Но и не похудела. Это изумительное, отвратительное сочетание тонкой талии и высокой, мягкой, колышущейся груди… Без лифчика дома ходит, Мессалина. Лара всегда любила прозрачный хлопок и тонкий трикотаж. Цвета – неяркие, точно припыленные, чистые: бежевый, светло-серый, светлый серо-голубой, невнятные абрикосовые, персиковые оттенки… Могла позволить себе нежно-розовый,
Это слияние нежной ткани и нежного цвета всегда поражало Африкана. Одежда Лары контрастировала с ее ярким лицом, но сочеталась с ее манерами, движениями – плавными, спокойными, завораживающими. Поэтому Африкана, когда он жил с Ларой, мучили два странных чувства: боязнь прикоснуться к этой небесной чистоте и одновременно – стремление растерзать эту мягкую, всегда словно трепещущую плоть, проникнуть клещом Ларе под кожу, под этот тонкий, гладкий, молочной свежести покров…
Конечно, всех подробностей (как то: оттенки, особенности тканей, мелкие движения) Африкан в свой бинокль, пусть даже и мощный, разглядеть не мог, но ему это и не надо было. Он и так все знал про Лару, он мог увидеть ее даже с закрытыми глазами.
И именно в этот момент, когда женщина встала с дивана, когда фигура ее стала видна полностью – в голове у Африкана щелкнуло.
Пора. Теперь можно.
Теперь с чистой совестью можно вернуться домой и напиться. Ибо чаша наполнилась, страдания стали перехлестывать через край. Африкан, как уже говорилось, ничего не делал просто так и даже глотка лишнего себе не позволял, если повода не было.
Но надо было досмотреть.
Лара вошла на кухню. Борис, не отрывая взгляда от монитора, протянул руку. Жена прижалась к нему, наклонилась, поцеловала в макушку. Он что-то сказал. Лара (судя по выражению лица) переспросила. Борис ответил.
Женщина подошла к плите и принялась варить кофе, со всеми характерными для этого процесса манипуляциями. Сварила, поставила чашку перед Борисом, сама села напротив, подперев голову рукой. Он сказал. Она ответила. Борис и Лара уже оживленно беседовали.
О чем они говорят? Об искусстве? О политике? О покупке новой мебели? О чем?! Может, позвонить Ритке Грейдер и спросить: чем живут молодые супруги, какими интересами? Ритка – подруга Лары, ироничная интеллектуалка ста пятидесяти килограммов, добродушная девственница, абсолютно довольная жизнью. Анатолий Вассерман в женском обличии. Мадемуазель Грейдер было невозможно вывести из себя, поэтому она относилась к тем немногим людям, что не испытывали к Африкану острой неприязни. Так позвонить ей или нет?…
Африкан подкрутил колесико, регулирующее резкость у бинокля, и снова приник к окулярам.
…У этих двоих были такие спокойные, доброжелательные лица! Мирная, долгая беседа старых, верных друзей. Чириканье попугайчиков-неразлучников в клетке…
Сколько Африкан ни подглядывал в окна квартиры, где жили Борис с Ларой, он ни разу не видел ничего такого-этакого… неприличного. Да, были поцелуи, объятия, но сам супружеский долг, верно, исполнялся строго ночью, за закрытыми шторами.
И это было совершенно непонятно Африкану. Вот когда он жил с Ларой… да-а… Есть что вспомнить. А тут… Они что, замороженные? Проснись, Борис, перед тобой же Лара, само воплощение чувственности!
Но
С другой стороны, Африкан с Ларой никогда не щебетали. Они всегда скандалили. Либо безудержный секс, либо остервенелый скандал. Тяжело, но зато подобная горячка говорила о страсти, о желании, о живых человеческих чувствах. У Африкана с Ларой было – настоящее.
– Скоты. Бюргеры! Чтоб вам… – вырвалось у Африкана. – Сука, сука, сука! Будь проклята!
Дверь пролетом выше хлопнула, из нее выглянула ехидного вида старушенция:
– Молодой человек, вы опять здесь? И вот ведь все ходите, ходите со своим биноклем и орете у меня тут под дверью… Если у вас психическое, так лечиться идите. Я вам в следующий раз дурку вызову. Нет, ну это ж мучение какое! И как вы только в подъезд к нам умудряетесь попасть, не понимаю…
Африкан не стал ее дослушивать и побежал вниз.
Поймал такси и на машине доехал до дома. Поднимаясь в лифте, вспомнил, что с одиннадцати до часу ночи должна приехать служба доставки, привезти продукты. Африкан всегда на это время заказывал доставку – ночью пробок меньше, доедут быстрее. А он все равно рано не ложится… Да, и кстати – ночью доставка дешевле!
Африкан прошел на кухню, махом опрокинул в себя стопку с виски. Глубоко задумался, прислушиваясь к собственным ощущениям. А ощущения были ужасные. Словно у Африкана в груди зияли огромные, незаживающие раны. Можно пальцы в них вкладывать…
Африкан опрокинул в себя еще стопку – и только тогда стало чуть легче дышать. Раны все так же болели и кровоточили, но уже чуть полегче…
Он полез в холодильник, достал огурец, захрустел им.
Затрезвонил домофон.
– Кто?
– Служба доставки.
Африкан нажал кнопку, открывая дверь в подъезд. Открыл заранее дверь в квартиру и ушел на кухню. Налил себе еще стопку, третью, выпил вдумчиво.
– Алло, хозяин, ты где?
– Здесь я… – Африкан выплыл в коридор. Курьер – молодой прыщавый парень – протянул квитанцию. Африкан расплатился, захлопнул за курьером дверь, перешагнул через пакеты с провиантом (завтра разложит все по полочкам, а сейчас нечего отвлекаться!) и снова уплыл на кухню. Налил себе четвертую стопку.
В мозгу образовалась приятная, призрачная ясность. Боль не исчезла, нет, но алкоголь, словно наркоз, сделал Африкана к этой боли нечувствительным. Так, надо бы еще добавить, и тогда станет совсем хорошо, легко… Африкан закрыл глаза и радостно, свирепо застонал сквозь зубы.
– Ой! Извините, я не знаю, как вас по отчеству… – вдруг услышал он рядом с собой странно знакомый голос.
Африкан открыл глаза и увидел в дверях кухни давешнюю девицу – эту, как ее… Андромеду? Белладонну?..
Она стояла, прислонившись к косяку, и ее рыжеватые, кудрявые волосы торчали в разные стороны, словно у папуаса из Новой Гвинеи. И еще эта круглая, розовая, отвратительно-наивная физиономия провинциалки, круглые глаза, в которых не читалось ни единой мысли… Тупа, аки корова. Наверное, галлюцинация. Да, да, девица – глюк.
Допился, значит. Делириум тременс. Горячка белая.
– Иди отсюда… – вяло отмахнулся Африкан. Отвернулся и принялся уныло декламировать стене: – «Я принял снотворного дозу и плачу, платок теребя…» Блин, забыл. Как там дальше?