Белла, чао!
Шрифт:
Африкан достал из кармана несколько купюр.
– Садысь. Ехать куда, слюшай?
– Туда… – Африкан махнул рукой, указывая направление. – В Замоскворечье. Там мастерские художественные, у набережной…
Он залез в душный салон, сел на прогретое солнцем сиденье, откинулся назад. «Жигуленок» резво сорвался с места. Африкан лениво смотрел на дома, проносящиеся мимо, но внутри у него все так и кипело, так и переворачивалось.
Теперь он отчетливо осознавал, что поступает правильно, что делает именно то, что должен, что хочет. Что надо сделать.
Заканчивался
– Стоп! Стой, брат! – вдруг дернулся Африкан, прилипнув к окну. – Никуда не едем. На тебе сто рублей, за беспокойство…
– Совсем чудной мужик, слюшай, да! – проворчал водитель.
Африкан вылез из машины и зашагал к дому напротив. Там, в подвале, располагалась танцевальная студия. Та самая. У окон стояла Белла. Африкан ее издалека заметил… Да и как не заметить ее, Беллу, самую красивую девушку в Москве!
Белла смотрела в окна студии, что-то бормотала, пританцовывала. Потом громко, на всю улицу, надрывно вздохнула, обернулась, собираясь куда-то идти, и – носом уткнулась прямо в Африкана:
– Ой!
– Все, попалась, птичка, стой, не уйдешь из сети! – Африкан, недолго думая, сграбастал Беллу, прижал к себе. – Ты куда?
– К тебе, – растерянно произнесла девушка.
– А я к тебе.
«Оно. Вот оно… Вот чего я хотел!» – Африкан еще сильнее стиснул Беллу. Что самое интересное – он уже решительно не помнил, из-за чего они поссорились. И еще он не понимал, чего ради он так долго не ехал к ней, к Белле.
– Я без тебя чуть не умер, – признался Африкан.
– Это я без тебя чуть не умерла! – с жаром воскликнула Белла. – Ты… ты такой вредный, такой противный, Африкашка! – Она высвободилась, изо всех сил ударила его кулаками в грудь.
– А ты скандалистка и истеричка! – парировал он. Снова сграбастал и прижал к себе. Некоторое время они стояли молча. В эти самые мгновения Африкан был остро, очень остро счастлив.
– Значит, я скандалистка и истеричка… – прошептала Белла.
– Нет. Ты – вишенка. Ты – шамаханская царевна… – Он поцеловал ее.
– А ты – страшный разбойник с большой дороги… – Она прикоснулась пальцами к его бороде. Он ловко поймал ее руку, поцеловал пальцы. – Побрейся, пожалуйста.
– Хорошо, – кротко сказал Африкан. И злорадно, с удовольствием пожаловался: – А у меня желудок болит!
– Это ты опять свои дурацкие консервы ешь! – рассердилась Белла. – О боже, боже… вот только оставь тебя… А где твоя обувь?! – Она посмотрела вниз. – Ты с ума сошел, кто же в таком виде по городу ходит!
– Как ты меня бросила, так и хожу.
– Нет, серьезно…
– И я серьезно! Я же сказал – я без тебя умру, – четко повторил он.
– И что теперь? – всхлипнув, спросила Белла.
– Не уходи. Никогда-никогда.
Она уже ревела.
– Не плачь. Не плачь, Вишенка… Хочешь, мы вместе запишемся на танцы? – Он подбородком указал на окна. – Будем вместе танцевать аргентинское танго!
– Нет!
– Ты же хотела?
– Хотела! И сейчас хочу, –
– Я хочу танцевать вместе с тобой аргентинское танго, – улыбаясь, сказал Африкан. – И это чистая правда. Я хочу делать все то, что доставляет тебе радость…
Еще никогда в жизни Белла не была так счастлива, как в те дни после примирения с Африканом. Она засыпала, улыбаясь, и просыпалась – тоже улыбаясь.
Начало июля в Москве было нестерпимо жарким – столбик термометра поднимался до сорока градусов. Асфальт плавился, истончалась, жухла листва под палящим солнцем, раскаленный воздух дрожал, сворачивался в сизые клубки, которые неслись потом вслед за мчащимися по дороге автомобилями… Кондиционеры в домах, магазинах работали на полную мощность, но даже они не могли прогнать душное, влажное, банное тепло, которое исподтишка, непонятно откуда накатывало вдруг…
Люди, звери, птицы, растения в городе – все изнемогали от июльского зноя.
А у Африкана с Беллой был тот самый острый период в отношениях, когда постоянно, с утра до ночи и самой ночью, хотелось обладать друг другом, и невозможно разорвать объятия, отстраниться даже на мгновение.
Покрытые испариной, обессиленные и одновременно ненасытные, они в буквальном смысле умирали от любви.
Иногда, конечно, они размыкали объятия, и в такие моменты Белле нравилось наблюдать за Африканом со стороны, исподтишка. Выражение лица у Африкана в отсутствие Беллы было тревожное, раздраженное, беспокойное… Причем он начинал нервничать даже тогда, когда девушка уходила в соседнюю комнату. Он беспрекословно слушался Беллу, и иногда это послушание доходило до абсурда, до смешного – особенно в бытовых каких-то мелочах.
«Африкан, а если я скажу тебе из окна выпрыгнуть – ты выпрыгнешь?»
«Да», – твердо, радостно, не раздумывая отвечал он.
Он должен был знать о Белле все – даже о том, о чем говорить вслух не принято, неприлично…
Он вдруг повадился ходить с ней в магазины и бурно обсуждать, что именно ей идет, а что нет, лез с советами и пожеланиями. По настоянию Африкана Белла была вынуждена купить какие-то немыслимые туфли и немыслимое платье («Ладно, буду дома в нем ходить!»).
Он ел только то, что готовила Белла, и это доходило до странности, до фанатизма… Африкан словно отвергал весь мир, раз и навсегда доверившись только Белле.
Повода для ревности он не просто не давал, даже более того – все прочие женщины вызывали у него агрессию и неприятие. Они были – «не-Белла». А значит – плохие и неправильные.
С исступленным наслаждением мазохиста он отдал Белле свою кредитную карточку.
Он добровольно, сам, отправился в танцевальную студию и записал их с Беллой на курсы (занятия начинались только с августа, правда).
Апофеозом было то, что в один прекрасный день Африкан исчез и появился только к вечеру. Позвонил Белле по сотовому: