Bella Германия

Шпек Даниэль

Даже малышка удивленно таращилась на меня. Джованни ласково объяснил ей, выговаривая каждое слово:

– `E Giulia. D`i buongiorno a Giulia [47] .

Девочка спряталась за ногами деда, откуда кокетливо постреливала в меня глазами.

Я улыбнулась. Собравшиеся вокруг родственники наперебой кричали, осведомляясь, что стряслось. Чтобы их успокоить, Джованни отпустил какую-то шутку и повел меня к машине. По-видимому, тема Винченцо и его la figlia касалась не всех. Джованни прошептал что-то на ухо жене.

Отныне жизнь этой пожилой пары, равно как и моя собственная, никогда не будет прежней – это было единственное, что я понимала в тот момент.

47

Это Джулия. Поздоровайся с Джулией (ит.).

Они не дали мне уйти, ни малейшего шанса. Мы поехали к ним домой. Джованни и Розария – широкой души сицилианка в полосатом весеннем платье и огромных очках от «Гуччи», делавших ее похожей на мультяшную пчелку Майю, – проживали вместе со взрослыми детьми, по крайней мере с некоторыми из них, в многоквартирном доходном доме в Зендлинге. Дом располагался неподалеку от лавки Джованни на Центральном рынке. Таким образом, мир Джованни Маркони замыкался в круге радиусом в несколько сотен метров. Здесь протекала его жизнь, семейная и деловая, причем отделить одно от другого едва ли было возможно.

Предоставив мужчинам заниматься детьми, Розария и дочери организовали во дворе фуршет. «Все эти окорока, салями, сыр и вино доставлены прямо из магазина деликатесов», – заверил Джованни. И с такой гордостью наложил мне полную тарелку, словно спасал от голодной смерти.

Он ни на секунду не оставлял меня одну. Мы устроились за столом во дворе. Вокруг носилась ребятня, размахивая пластмассовыми мечами. Джованни включил динамики, подсоединенные к «айподу», и двор огласила итальянская эстрада.

– Buono, eh? [48] – интересовался Джованни после каждого проглоченного мной кусочка и с такой надеждой заглядывал в глаза, словно приготовил эту салями собственноручно. – Это трюфели из Пьемонта… Традиция!

И это действительно было buono. Даже molto buono!

К нам подошла Розария с огромной тарелкой. Села рядом и тихо спросила:

– Скажи, папа когда-нибудь навещал тебя?

48

Вкусно, правда? (ит.)

Я покачала головой.

– Madonna mia… – прошептала женщина и укоризненно посмотрела на мужа: – Как такое возможно…

Тот перебил ее, также шепотом. Какой-то просьбой, судя по интонации. Розария согласно хмыкнула и ушла. Джованни объяснил, что она отправилась за семейным фотоальбомом.

Когда женщина удалилась на достаточно большое расстояние, он наклонился ко мне.

– Как ты нас нашла?

Задумавшись на мгновенье, я пришла к выводу, что правильнее всего будет сказать правду.

– Ты знаешь Винсента Шлевица?

Лицо Джованни омрачилось. Круглые глаза сузились до щелочек.

– Нет… еще вина?

Не дожидаясь ответа, он встал и направился к столу за бутылкой. Я чувствовала

себя провинившимся ребенком. Подошел Марко с тарелкой и спросил разрешения сесть рядом. Он улыбался. «Любовник-итальянец» оказался вполне привлекательным мужчиной, не лишенным самоиронии и отстоящим от Италии примерно на ту же дистанцию, что и я, только по другой причине.

Он называл родину предков насквозь коррумпированной банановой республикой, где не видел для себя будущего, потому и перебрался в Германию. Во всяком случае, способа честно заработать на жизнь, чтобы к тридцати годам не висеть у родителей на шее, в Италии у него не было.

Тут вернулся Джованни и объявил Марко, что желает поговорить со мной наедине. Марко подчинился – как младший старшему.

Джованни наполнил бокалы и тихо спросил:

– Так чего он хотел?

– Кто, Марко? – не поняла я.

– Винсент.

– Он действительно отец Винченцо?

Видит бог, мне нелегко далось произнести это имя вслух.

Джованни быстро осушил свой бокал.

– Disgraziato [49] , – пробурчал он и еще некоторое время бормотал что-то, будто забыв о моем существовании, а потом вдруг поднял на меня глаза и ответил резко: – Нет.

49

Негодяй (ит.).

Это прозвучало настолько категорично, что я мигом насторожилась.

– Мы едва знакомы, – сказала я. – Он хотел с моей помощью выйти на сына, и я подумала, может…

– Что ему было нужно?

– Не знаю. Он как будто хотел примириться.

Реакция Джованни на упоминание одного только имени Винсента меня поразила. Нет, не неприязнь, это было неприкрытое презрение. Словно бы я, сама того не заметив, перешагнула границу дозволенного и приблизилась к чему-то ужасному, что наложило на это имя табу и определенно имело отношение к Джульетте и ее смерти.

Вернулась Розария, положила на стол тяжелый фотоальбом в клетчатом переплете, обняла меня за плечи.

– Вот. Здесь много фотографий твоего папы.

Она улыбалась. Джованни тоже просиял. Он придвинул альбом к себе, пролистал. Вставленные в кармашки снимки были подклеены, страницы разделены хрусткой шелковой бумагой. Жизнь семьи в картонном переплете. Джованни открыл страницу с тремя фотографиями. Сверху от руки шла надпись явно женским почерком: Matrimonio a Salina [50] . И дата: 15 agosto 1968.

50

Свадьба на Салине (ит.).

Снимки выцвели и имели характерный для фотографий шестидесятых годов желтоватый оттенок. Вот жених и невеста танцуют на деревенской свадьбе. Праздничный стол под оливами накрыт белой скатертью, на заднем плане виден клочок моря. На втором снимке я узнала Джованни и Розарию. Крупный план – глаза Джованни такие же круглые, шевелюра гуще. Розария, уже тогда плотная, млеет в его объятиях.

– Ты был красивый мужчина, Джованни… – Она рассмеялась.

Джованни лукаво подмигнул мне:

– Полюбуйся, в кого она меня превратила.