Bella Германия
Шрифт:
Поэтому Робин прав: я была не здесь. Возможно, я никогда и не была здесь целиком. Часть меня всегда пребывала где-то в другом месте. Не вполне доверяя этому миру, я стояла на земле только одной ногой.
Но работа меня спасала. Ночами напролет я кроила и вычерчивала, забыв обо всем. Предавалась этому опьянению, не думая о времени. И не заметила, как оказалась на грани физического истощения. Что гнало меня?
Как-то раз я отправилась к матери за своим котом. Модельерам с их кочевой жизнью противопоказано держать
Таня – я с детства звала ее по имени – только что перебралась из просторной квартиры в комнату. Соседями по новой квартире были коллега-журналист на пенсии, белый как лунь учитель французского языка, помешанный на Западной Сахаре, и юный афганский беженец – истинный профи по части тайской кухни. Компания оказалась довольной беспокойной. Все, кроме парня-афганца, хоть и оставили работу, были еще недостаточно стары, чтобы расстаться с тем, что до сих пор составляло их мир. Вот и моя мать, уволившись с редакторской должности, продолжала сотрудничать с левыми журналами как внештатник.
Она не успела избавиться от коробок после переезда, и ее комната была настоящим раем для кота, проигнорировавшего мое появление. Мама открыла бутылку просекко, и мы выпили за мой первый приз, который был для мамы «показательной историей женского успеха». То, что я обязана победой компаньону-мужчине и его состоятельным родителям-буржуа, из деликатности замалчивалось.
Мама редко спрашивала меня о работе – из-за презрения к модной индустрии, а не потому, что не интересовалась моими делами. Даже самый дорогой автомобиль значил в ее представлении не больше, чем груда металлолома, что уж говорить о «модных тряпках». Ее зеленый пуловер «кольчужной» вязки был куплен в конце истекшего тысячелетия. Мама часто хвалила меня за то, что я иду своим путем, но считала мой «буржуазный» круг слишком поверхностным, гедонистическим и продажным. Не могу сказать, что мама совсем уж ошибалась, но я была благодарна ей за то, что она держала свое мнение на этот счет при себе.
Сколько помню маму, она постоянно за что-то боролась – вернее, против чего-то. Против авторитарного государства, ядерного оружия или глобального потепления, но всегда – против мужчин. У нее были на удивление четкие представления о правильном и неправильном. Слишком однозначные, на мой взгляд, и неизменные. Другими словами, моя мама оставалась верна своим убеждениям.
Отказалась она только от курения. В компании курильщиков я попадала в запахи своего детства, вспоминала длинноволосых хиппи в джинсовых куртках и переполненные пепельницы на деревянном столе. Мама всегда блистала на таких сборищах – прежде всего начитанностью. И ее никогда нельзя было упрекнуть в отсутствии собственного мнения. Она имела его даже о том, о чем у нее не было представления. Не говоря уж о вещах более-менее ей близких.
Надо отдать ей должное, мама никогда не навязывала мне свою точку зрения, предоставляя возможность исходить из собственного опыта. Она была
Выпив просекко, я оглядела мамину комнату – коробки с книгами, письменный стол, ноутбук, больше ей и не требовалось, – и как бы невзначай спросила:
– Мой отец… скажи, ты знала его родителей?
Она потрясенно взглянула на меня. Еще бы, ведь мы никогда об этом не говорили.
– Что это на тебя нашло?
– Да так, просто интересно…
В ее глазах мелькнуло недоверие.
– Мама, я просто хочу знать. Его родители, кем они были?
– Но ты же знаешь… к чему опять ворошить эту давнюю историю?
– Они мне безразличны, я просто хочу знать.
– Они с Сицилии… я же рассказывала тебе. Точнее, с какого-то островка у Сицилии.
– Оба?
– Кто «оба»?
– И отец и мать?
– Ну да… Они всегда там между собой женятся… Настоящая катастрофа. Я ведь была… совсем с другой планеты.
– И как ее звали?
– Джульетта… если ты имеешь в виду отцовскую мать.
– Поэтому я Юлия?
– Это была моя идея.
– Так ты была с ними знакома?
– Объясни наконец, что происходит?
– А его отец… как его звали?
– Этого я не помню.
– Он был немец… могло такое быть?
– Нет, нет… Они же гастарбайтеры… приехали в Германию в шестидесятые годы… Как тебе только в голову взбрело такое?
Я задумалась. Насколько правильным будет с моей стороны рассказать ей обо всем?
– И ты никогда их не видела?
– Нет же!
На этот раз она не на шутку разозлилась. Я помедлила, прежде чем сделать решающий выстрел:
– Ты знаешь, кто такой Винсент Шлевиц?
– Нет, а кто это?
– Он явился на наш показ… Назвался моим дедом. Отцом…
Имя моего отца было под негласным табу, но упоминать его не было никакой нужды. Я достала из кармана фотографию – влюбленная пара в Милане.
– Ты их знаешь?
Мама раздраженно нацепила очки для чтения.
– Это отцовская мать. А это… – я ткнула пальцем в молодого человека, – это он и есть, Винсент Шлевиц.
Таня взглянула на меня поверх очков – смесь подозрительности и неуверенности.
– Чего же он от тебя хотел?
– Он сказал, что отец… в общем, мой отец жив.
Это для нее оказалось слишком. Я испугалась, что Таню вот-вот хватит удар.
– Но ведь он немец… я имею в виду твоего гостя… Это невозможно, он солгал.
– Он вовсе не выглядел проходимцем. Напротив, весьма почтенный господин.
– Значит, он тебя с кем-нибудь перепутал.
Таня решительно вернула мне снимок, явно предлагая закрыть тему.
– Сколько мне было лет, когда умер отец?