Беллинсгаузен
Шрифт:
В классах учить «рябчиков» начинали с арифметики. Кадеты грызли гусиные перья, склоняясь над задачником. Успехи определялись словесно: «отлично», «хорошо», «весьма и очень хорошо», «посредственно», «плохо», «весьма плохо». При двух последних отметках следовали непременные розги.
На склоне лет многие бывшие воспитанники вспоминали жёсткие скамьи, на которых синели тощие мальчишеские зады, и крики под свист вымоченных и распаренных в кипятке прутьев. Будущих морских офицеров не баловали излишествами. Молоко и сливки — это у маменьки дома. Здесь серая булка со сбитнем, чаще просто с кипятком, щи с кусочком говядины, каша считалась лакомством.
Вот к чему приставили десятилетнего Фабиана Готлиба
Ему протянули руки братья Дурасовы — их было двое, и держались они друг за дружку цепко, как бы понимая, что в одиночку не выплыть в свирепом житейском море. Потом подошёл князь Яшка Путятин, юркий, чернявенький, похожий на цыганёнка. Ушастый и белобрысый Лука Богданович потрепал Фабиана по плечу, проговорил:
— Худо станет, нас держись...
По-разному сложатся их судьбы, но русскому флоту они не изменят [6] .
Учились в основном по иностранным учебникам, поскольку своих, кроме сочинений самого Голенищева-Кутузова, Шишкова и Курганова, пока не было. Упор делали на математику и морские науки, на «словесные» обращали мало внимания. На «словесность» назначили учителей из воспитанников гимназии, существовавшей при Корпусе на положении Золушки, как и на арифметику и начальные сведения по математике.
6
Лука Богданович, командуя кораблём «Александр Невский» в Наваринском сражении 20 октября 1827 года, захватит в плен турецкий фрегат. Флаг с него он пожалует родному Корпусу. Император Николай I напишет:
«Для сохранения памятника блистательного мужества российского флота в битве Наваринской ознаменованного, повелеваю турецкий флаг, завоёванный кораблём «Александр Невский», поместить в зале Морского кадетского корпуса. Вид сего флага, напоминая подвиг 7-го линейного экипажа, да возбудит в младых питомцах сего заведения, посвятивших себя морской службе, желание подражать храбрым деяниям, на том же поприще совершенным и ожидаемым от сих юных сынов любезного Отечества нашего при будущем их служении».
Положение этих молодых людей из гимназистов было ещё горше, чем кадет или гардемарин, последние всё же происходили из столбовых дворян, а те — из разночинцев. В классах они учились вместе, но были принижены во всём — стол их был хуже кадетского, на них были возложены обязанности приносить к урокам мел, губку, мыть доску, убирать мусор. Вообще держали их в таком положении, которое не могло возбуждать уважение к будущим наставникам, а чтобы его заслужить, требовалось много ума, такта и терпения.
К чести надо сказать, что, несмотря на такие унизительные условия, в числе преподавателей, вышедших из гимназистов, бывали люди весьма достойные, сведущие, оставившие добрую память у своих учеников. К таким, например, относился Иван Васильевич Кузнецов, страдавший дурной наследственной болезнью — запоями, но которого любили все кадеты младших классов и за которого жестоко, уже зимою пострадал Фабиан.
5
Светоча, каких ещё поискать надо, просветителя детских головушек, учителя математики Ивана Васильевича, впавшего в затяжное пьянство, сволокли в «трубную» и «поставили в буй». Надеялись холодом и воздержанием от зелья вывести его из тяжёлого загула.
Пока в смуре был Кузнецов, то буянил, от пищи отказывался. Потом начал сгребать снег, сыпавшийся через дыру в крыше сарая, сосал льдинки, унимая страшное жжение в груди и животе.
Фабиан
Прикидывали, что заложить? Всё казённое, от подмёток до пуговицы, от уздечки на косичке парика до сюртучка каждодневного, — в исподнем на мороз не высунешься!.. Занимать у кого-либо из соклассников дальних считалось зазорным. Унижение похлеще ябедничества, тем более, если «меняла» присовокуплял процент каждодневный... И Лука Богданович взял превеликий грех на душу — крестик золотой нательный, родителями благословенный, в святой воде окроплённый, вместе с цепочкой же золотенький кабатчику сунул и фляжку оловянную с водкой раздобыл.
А дальше должен был действовать Фабиан как малый ростом и проворный. «Трубная» в ряду со всеми хозяйственными строениями — каретным двором, столярными, стекольными, свечными мастерскими, портновскими швальнями — находилась у самого края зимнего клозета, примыкавшего к торцевой стене дворца. Изнутри в «трубную» не попасть, там караул стоял. Единственный лаз — через дырявую крышу. Надо было пробраться поверху над всеми строениями, да так тихо, чтоб ни одна черепица не пискнула и чтоб из окон дворца никто не увидал.
Время выбрали вечернее, после щей, булки и чая. Драгоценную баклажку сунул Фабиан за пазуху, рослый Богданович подсадил его на скользкую обледенелую лестницу пожарную, уходившую на самый верх. С неё Фабиан перепрыгнул на покатую крышу каретной, где в этот час никого быть не должно, а потом, прижимаясь к щербатой стене главного здания и проделывая ход в слежалом снегу, чтобы с крыши не скатиться, пополз вперёд. Морозец был не такой уж сердитый, но тонкий сюртучишко не грел, к тому же рукавичек кадетам не полагалось, а карманы зашивали, отучая будущих воинов от цивильной привычки щёголей руки в карманы засовывать.
Разгребёт от себя снег, продвинется маленько, прислушается, разотрёт лицо и руки и дальше на сажень продвинется. Конечно, метнуться бы козликом, будь что будет, на плахе голову не срубят, но тогда пропадут все старания, и не его одного, и они так и не помогут Кузнецову. Ивана Васильевича кадеты почитали за человечность и старание приучить мальчишек к арифметике с алгеброй. Никто из товарищей Фабиана белого зелья ещё не пробовал, разве что у мамки лёгким винишком да сладкой наливочкой баловались, а вот обострённым, почти зверушечным чутьём угадывали, каково сейчас Кузнецову, представляли это так, будто в брюхо черти углей калёных накидали и кочегарят там пляшучи, измываются над плотью человеческой.
Зимний вечер уходил в ночь медленно, воздух начинал дымком наполняться, печи до утра нагревали. Захрустел снежок, морозец усиливался. А Фабиан полз и полз, вытирая рукавом слёзы, стуча зубами, как голодный дрозд на рябиновом суку.
По времени он уже свечную канительню одолел, и тут большущий слежалый пласт вдруг с места стронулся, по гладкой покатине лавинно посыпался, подминая под себя и захватывая заструги помельче...
И надо же такому случиться — не иначе бес подстроил — в аккурат под навесом именно в этом месте и как раз в это время, поленясь до отхожего места добежать, сидел по тяжёлому ротный каптенармус Власенко по кличке Корсар. Его и накрыло снегом по макушку. С истошным воплем он вылетел из сугроба, точно выпущенный. Замер Фабиан мышью неприметной. По двору народ забегал — что да как? Но снизу да в сумерках никто ничего не разглядел, пошумели, поверещали, помянули лешего и разошлись. А мальчик уж околел совсем от холода и страха. Наконец Лука тихонько свистнул, коротко окликнул: