Белое дело в России: 1917-1919 гг.
Шрифт:
Действительно, в самом начале революционных событий подобная модель управления казалась наиболее оптимальной для удовлетворения запросов оппозиции при сохранении основ политической власти. 1 марта Государь согласился на утверждение Манифеста об «ответственном министерстве»: «… Я признал необходимым призвать ответственное перед представителями народа Министерство, возложив образование его на председателя Государственной Думы Родзянко из лиц, пользующихся доверием страны». Но уже 2 марта вариант такого «ответственного министерства» перестал удовлетворять парламентскую и тем более революционную оппозицию, и в политическую «повестку дня» встал вопрос об отречении Государя в пользу Цесаревича при регентстве Михаила Романова, с сохранением при этом условии «ответственного министерства».
Государь сперва принял предлагаемый проект, но, как известно, после консультаций о состоянии здоровья Наследника изменил свое решение в пользу Михаила.
Своеобразный вариант политической модели предлагался,
Но и в случае реализации акта отречения Государя в той форме, как это было окончательно решено 2 марта 1917 г., Российская Империя становилась «парламентарной монархией». Об этом прямо свидетельствовала фраза: «Заповедуем Брату Нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях, на тех началах, кои будут ими установлены». По словам члена ЦК кадетской партии, управляющего делами Временного правительства, редактора кадетского официоза «Речь» В. Д. Набокова, «могло бы быть создано не Временное Правительство, формально облеченное диктаторской властью и фактически вынужденное завоевать и укреплять эту власть, а настоящее конституционное правительство, на твердых основах закона, в рамки которого вставлено бы было новое содержание».
Показательно свидетельство начальника Петроградского охранного отделения К. И. Глобачева. По его словам, «уже после переворота» (Октябрьского) бывший министр юстиции Н. А. Добровольский говорил ему, что «указ об ответственном кабинете был подписан Государем и находился у Добровольского в письменном столе; он должен был быть обнародован через Сенат, на Пасху (т. е. уже в апреле 1917 г. – В.Ц.)». По оценке современников, монархистов, «Император Николай II был исключительно подходящий человек для роли конституционного монарха. Умный, с большой памятью, гибкий, мягкий и обладающий необыкновенной выдержкой, он фактически довел страну до небывалого развития; Россия, если ее не втянули бы в войну, оставаясь Единой, Неделимой при условии введения необходимой децентрализации, сегодня могла быть при том же Императоре Николае II самой могущественной и счастливой Империей всех времен. Царская Семья же останется в истории этики на недосягаемом пьедестале…» (26).
Совершенно иную правовую природу и, как оказалось, совершенно иные политико-правовые последствия повлек за собой акт Великого Князя Михаила Александровича 3 марта 1917 г. Согласно Основным Законам, Великий Князь обязан был подчиняться Главе Царствующего Дома и, следовательно, не мог отказаться от принятия
Здесь нужно учитывать еще один принципиально важный правовой момент. В написанном Михаилом акте не было слов, свидетельствующих именно об «отказе» от Престола, а говорилось лишь об отсрочке вступления на Престол и о его принятии в соответствии с волей Учредительного Собрания. В цитированной выше книге графа Каменского отмечалось: «По акту происходит на самом деле лишь наделение Временного правительства Верховной Властью от законного Императора Михаила II Всероссийского». «Отречения никакого не было, а был отказ от принятия Власти в связи с наделением им же, Императором Российским Михаилом II, Верховной Властью Временного правительства». Отказ от принятия Престола как таковой становился бы уже абсолютной правовой новацией, ни с чем не сравнимым прецедентом. Но на это не решился ни Михаил Александрович Романов, ни окружавшие его 3 марта политики и правоведы. Известный в Зарубежье тезис о том, что «безвольному» Михаилу ради сохранения монархии нужно было бы отречься в пользу следующего по старшинству члена Дома Романовых, «более волевого и решительного» (то есть Великого Князя Кирилла Владимировича), не может считаться правомерным, поскольку нельзя отрекаться от не принятого еще Престола. Поэтому вполне правомерно употреблять термин «непринятие Престола», использовавшийся правоведами – участниками Белого движения (например, бывшим прокурором Московской судебной палаты, сенатором Н. Н. Чебышевым).
В тезисе о представительном Собрании получала, таким образом, дальнейшее развитие идея законосовещательного органа, высказанная еще в «Манифесте Великих Князей». Власть Великого Князя получала бы поддержку представительной власти, что в условиях роста беспорядков и начинающейся революции было существенно необходимым. Считалось, что при занятии Престола Цесаревичем из-за его «малолетства» революционные деятели не посмели бы лишить его власти насилием. По словам Гучкова, «маленький Алексей… являлся бы не только символом, но и воплощением монархической власти, и нашлось бы немало людей, готовых умереть за маленького Царя».
Сторонниками сохранения монархии при условии вступления на Престол нового Императора были военные. Генерал Алексеев в течение всего дня 3 марта безуспешно пытался связаться с Петроградом, отправлял телеграммы на имя Львова и Родзянко, настаивая на незамедлительной публикации акта отречения Государя и скорейшего объявления о присяге новому Императору, Михаилу I: «Необходимо скорейшее объявление войскам Манифеста вновь вступившего на Престол Государя для привода войск к присяге. Прошу… содействовать скорейшему сообщению мне текста означенного Манифеста», «прошу о скорейшем сообщении в Ставку текстов, которые могли бы быть представлены на подписание отказавшегося от Престола Государя», «промедление в присылке текста присяги и задержка в приведении к присяге войск приведет к катастрофе», «для спасения России надо принять все меры для сохранения в армии дисциплины и уважения к власти».
Ссылка на статью 54-ю не случайна. Она предусматривала издание Манифеста о вступлении на Престол: «В Манифесте о восшествии на Престол возвещается вместе и законный Наследник Престола, если лицо, коему по закону принадлежит наследие, существует». Вместо этого единственным документальным свидетельством факта передачи власти Михаилу Александровичу продолжала оставаться телеграмма с карандашной подписью Государя. Сохранение формального порядка преемственности власти (издание Манифеста и присяга) были чрезвычайно важны для фронта и тыла.
По мнению Алексеева, «хотя бы непродолжительное вступление на Престол Великого Князя сразу внесло бы уважение к воле бывшего Государя и готовность Великого Князя послужить своему Отечеству в тяжелые, переживаемые им дни… на армию это произвело бы наилучшее, бодрящее впечатление…». Решение Михаила Романова, с точки зрения генерала, было роковой ошибкой, гибельные последствия которой для фронта сказались в первые же недели марта 1917 г. В представленном князю Львову докладе (14 марта) Алексеев отмечал, что если в армии «большинство преклоняется перед высоким патриотизмом и самопожертвованием Государя, выразившимся в акте отречения», то «манифест в. кн. Михаила Александровича встречен с недоумением и вызвал массу толков и даже тревогу за будущий образ правления». «Нервное отношение к событиям чувствуется в 3-м кавалерийском корпусе (корпус под командованием генерала от кавалерии Ф. А. Келлера. – В.Ц.), где передачу Престола Великому Князю Михаилу Александровичу склонны понимать как вручение регентства до совершеннолетия Великого Князя Алексея Николаевича, которого считают законным наследником» (27).