Белое, красное, чёрное
Шрифт:
Постепенно зал стал пустеть. Ник и Петрус терпеливо сидели за своей ширмой в ожидании шейха. Он не замедлил появиться.
— На вас снизошло откровение? — тихо спросил он Ника, опустив глаза и перебирая четки. Ник удивлено посмотрел на него. Он ожидал, что шейх что-то скажет ему, а оказывается шейх считал, что присутствие на суфийском представлении должно дать прозрение именно ему. Собственно говоря, так оно и произошло, удивился про себя Ник. Видимо, шейх это понял. Он улыбнулся и, ни слова не говоря, сделал знак следовать за ним. Не успели Ник и Петрус прийти в себя после мистерии, как уже оказались выставленными на улицу. Сафар, с отреченным от низкого земного бытия видом, уже ждал их там.
Они прошли изрядную часть персидского квартала, правда, идти пришлось медленно, свет
Глава 15
Лили прекрасно помнила, что она хотела в полнолуние еще раз «поиграть» с кольцом. Достав его из комода в спальне, куда она ее прятала подальше от случайных глаз, Лили надела кольцо на палец. Оно было ей несколько великовато и Лили обвязала его сверху батистовым платком. Кольцо плотно прилегало теперь к пальцу. Почему-то вдруг Лили нестерпимо захотелось посидеть у Елизаветы Алексеевны на балконе, в своем любимом кресле-качалке. Она поднялась наверх, на третий этаж, и тихо, стараясь не потревожить Елизавету Алексеевну, которая что-то писала, сидя за изящным письменным столом, вышла на балкон. Балкон был как всегда прекрасен. Огромные причудливые листья монстер, стоявших в кадках между выходящими на балкон дверью и окнами, вдоль покрытой изразцами стены, разрослись этим летом необычайно бурно. Казалось, что, это не балкон, а продолжение густых зарослей Ботанического сада, раскинувшегося в ущелье за скалистой горой, возле которой стоял дом. Глициния, тянущаяся снизу и обвивавшая столбы балкона, изобиловавшая буйной зеленью и цветущими гроздьями цветов, усиливала это впечатление. Город уже затихал после шумной дневной жизни. Казалось, невидимая вуаль, наброшенная на город, густела с каждой минутой, скрывая в своих складках вначале Эриванскую площадь, Майдан, Сионский собор, потом Метехский замок. В последних лучах заходящего за гору Святого Давида солнца далеко, далеко на севере пылали алым светом снежные вершины Кавказских гор. И на смену дневному светилу уже выползала из-за Метехского замка бледно-голубоватая полная луна. Зрелище было завораживающее. Лили села в кресло и стала медленно качаться, любуясь панорамой вечернего города. Постепенно ее мысли уплывали куда-вдаль, далеко-далеко от того места и того времени, где она была сейчас. И ей казалось, что она летит к этим горам, далеко на север, в город со множеством церковных куполов и тихим церковным перезвоном.
Почему-то она вдруг увидела большую комнату, обставленную по-деловому, но с роскошью, высокого человека, стоявшего возле окна и смотревшего на этот город.
8 сентября 1826 года император Николай I, высокий, худощавый, с прямой спиной, стоял в своем кремлевском кабинете Чудова дворца перед огромным письменным столом, на котором бы разложен план Москвы. Триумфальные ворота у Тверской заставы были почти закончены, как раз к коронационным торжествам, но предстояло сделать еще многое, чтобы древняя столица, наконец, оправилась после наполеоновского нашествия. Император любил Москву, она не была связана в его памяти ни с какими темными страницами. И Сенатская площадь была не в Москве.
Высокие напольные часы пробили четыре раза. С последним ударом отворилась дверь кабинета и в ней появился малорослый человек с тучным туловищем на толстых ногах и с короткой шеей, на которой вполне уместно выглядела большая голова с начесанными вперед и немного по моде растрепанными волосами. Всем своим видом он походил на филина с неожиданно выросшими ногами. Это был генерал Дибич, сподвижник самого Аракчеева, доставшийся императору в наследство от брата, императора Александра I.
Он ввел в кабинет Пушкина, изрядно потрепанного после четырехдневной дороги из псковской деревни, откуда тот был срочно вызван для аудиенции с императором.
— Не беспокоить! — отрывисто бросил император генералу и подождал, пока за тем закрылась дверь. Потом он приложил палец к губам и сделал знак Пушкину следовать
Пушкин встряхнул головой, боясь, что усталость после длинной дороги и нездоровье от простуженности помешают ему внимательно слушать императора. Пока фельдъегерский экипаж мчал его в Москву, какие только мысли не приходили ему в голову! 3 сентября, в полночь, Пушкин вернулся от Осиповых и застал у себя с нетерпением ждущего его курьера от псковского гражданского губернатора барона Адеркаса, надзору которого он был поручен. Губернатор принимал его как в личной резиденции, так и в губернаторской канцелярии, бывал Пушкин и на балах, устраиваемых губернатором для местного света и однажды даже осчастливил псковское общество эпиграммой на Адеркаса:
Господин фон Адеркас, Худо кормите вы нас, Вы такой же ресторатор, Как великий губернатор.Изнывая в Михайловском, Пушкин подал прошение об отмене его ссылки. И вот за ним прислали. Фельдъегеря с императорским предписанием. Так возили — с фельдъегерем и в главный штаб императора — арестованных по политическим преступлениям. Трясясь по уже расплывшимся от осенней грязи дорогам, он перебирал в памяти все свои прегрешения. От всех этих дум ему становилось не по себе. То ему казалось, что он будет тот же отправлен в Сибирь. И уже содрогался от ужаса и вспоминал бедного Кюхельбекера, виденного им по дороге в ссылку на тракте. А то и вовсе мерещилась виселица с покачивающимся на ней человеком в сюртуке и с бакенбардами. И ворона, сидящая на перекладине виселицы.
Он покорно пошел за императором.
— Ты, Пушкин, ведь православный? — вдруг неожиданно приглушенным голосом спросил император, смотря на него в упор своими холодными колючими глазами.
— Да, ваше величество, — растерянно ответил Пушкин.
— И готов послужить отечеству? — продолжал Николай, сверля Пушкина стальным взглядом.
— Да, ваше величество, — недоумевая, отвечал тот.
Император нервно потер руки. Явно, в этой встрече что-то было не так. По крайней мере не так, как ожидал Пушкин.
— Слушай меня, Пушкин, внимательно. Все думают, что тебя привезли ко мне из-за того, что ты был в немилости. Это хорошо. Но у меня к тебе наиважнейшее дело, о котором не должна знать ни одна живая душа.
Император подошел так близко к Пушкину, что тот почувствовал на лице его дыхание. Николай стоял чуть склонившись, из-за своего высокого роста, и издалека можно было подумать, что это беседуют два близких друг к другу человека. Наступило тягостное молчание, как будто Николай в последний раз взвешивал, стоит ли ему говорить Пушкину то, что он собирался сказать. Тридцатилетний русский император с немецкой кровью собирался доверить свою тайну двадцатисемилетнему русскому поэту с африканской кровью.
Император решился. Он нервно прошелся нескольк раз по кабинету, снова подошел к Пушкину и отрывисто сказал:
— Ты знаешь, мой брат не умер, но он не нашел в себе сил для сопротивления этим людям и удалился от дел.
Пушкин остолбенел. Что угодно, но только не такое он ожидал услышать из уст молодого, но уже грозного государя. А император продолжал:
— И ты знаешь, какой груз взвалил он на мои плечи! Садись, Пушкин, я расскажу тебе все.
Пушкин от неожиданности сел на краешек предложенного им императором кресла. Он сидел, а император ходил по кабинету. Это было полнейшим нарушением этикета!
Император, с какой-то непонятной лихорадочной горячностью, говорил и говорил, и это была уже не беседа, а монолог:
— С самого начало своего царствования мой брат был под чьим-либо давлением. Уж и не буду говорить о том, что случилось в Михайловском замке, и, что говорить, на нем тоже лежит вина, предотвратить этого он не мог, но мучился потом отчаянно. Он искал, на кого можно положиться — и нашел на кого, на этого, на Аракчеева! Я помню, как мы с Константином однажды на смотру ехали впереди колонны. Когда приблизились к месту, где государь принимал парад, то заметили, что рядом с императором стоит весьма важно Аракчеев. Константин нагнулся ко мне и тихо сказал: