Белое пламя дракона
Шрифт:
Когда пришел Тобиус, монах возился с одной из старинных пороховых пушек. За годы, проведенные без ухода, орудие пришло в полную негодность, деревянный лафет рассохся и развалился, саму пушку покрывали следы ржавчины, а в стволе собралось столько грязи, что ее можно было выгребать ладонями, чем и занимался брат Марк.
– Доброе утро.
– Благословенное начало дня, – согласился петрианец. – Следует посвятить этот день Господу нашему Кузнецу, вознося молитву не только словом, но и делом. – Монах оставил пушку и направился к настенному умывальнику. – Вы верите в непоколебимую силу Господа-Кузнеца и любовь Его к своим смертным чадам,
– Разве кто-нибудь на моем месте решился бы ответить «нет»?
Монах вытер отмытые руки и сел за стол, заваленный чертежами. Среди них попадались и свитки со сломанными сургучными печатями церковного образца. Клирик указал волшебнику на стул и взялся точить гусиное перо.
– В нашем мире, чар Тобиус, все устроено очень умно и сложно, – бесцветным голосом заговорил брат Марк. – Так сотворить мир мог только Господь-Кузнец, никому больше это не под силу. Он вложил порядок в бытие, которое до Его вмешательства было ужасающим хаосом. И завещал Он нам Заповеди, дабы они вносили порядок в жизнь людей, смиряя хаос, и делали все хорошо, правильно, целостно. Так вот порядок нашей с вами беседы будет таков, что вопросы задаю я, а вы смиренно и искренне отвечаете на них. Начнем с того, поняли ли вы меня.
– Понял. – Магам было лучше не вступать с божьими людьми в споры, если вопрос не касается жизни или смерти, особенно с братьями апостола Петра.
– Начнем. – Перо заскрипело по бумаге, монах быстрым и аккуратным почерком составил оглавление допросного листа, указал дату, свое имя, имя допрашиваемого, после чего остановился. – Чар Тобиус, верите ли вы в Господа-Кузнеца?
– Верю.
– Так и запишем: «верует». Вы религиозный человек? Посещаете службы? Исповедуетесь?
– Нет.
– Вы когда-нибудь бывали в храме божьем, чар Тобиус?
– Был, конечно, однажды…
– Так и запишем: «посещает храмы».
Тобиус не выдал своего недоумения и приготовился к тому, что впереди ждет западня.
– У вас есть патент, доказывающий высочайшее дозволение Святой Церкви заниматься магическим ремеслом?
– Есть.
– Представьте. – Монах быстро, но дотошно изучил документ, выполненный на толстой коже, с множеством печатей и оттисков. – Действителен. Так и запишем: «патент есть». Какова ваша специализация, чар Тобиус? Вы элементалист, стихиарий, големостроитель, анимаг, витамаг, бестиолог, артефактор, быть может?
– Э нет…
– А может быть, вы некромант или демонолог?
– Нет, я…
– Тогда, может быть, вы маг-зодчий, боевой, иллюзионист?
– Постойте, я…
– А может быть, вы колдун или практикуете магию Крови?
Волшебник громко выдохнул:
– Серая магия.
– Простите, не слышал о такой.
– Мутация генома довольно редкой разновидности, вот что это.
– Поподробнее, пожалуйста.
– Тут не о чем особо подробно рассказывать. Как просвещали меня наставники, я никогда не смогу занять высокое место в магической иерархии, потому что серые маги не способны добиться высшей искусности в отдельном магическом направлении. Вместо этого такие, как я, достигают порой неплохих результатов в нескольких магических направлениях сразу. Иными словами, я как подмастерье нескольких мастеров – могу научиться нескольким ремеслам, но не могу стать мастером ни в одном из них. Хотя
– Отчего же не высшего?
– Способностей не хватает, рано или поздно упираюсь в потолок, когда другие продолжают расти.
– Любопытно. Мутация как-то связана с цветом ваших глаз?
Тобиус помедлил с ответом:
– Нет. Наставники говорили, что это побочный эффект мутации организма. Такое бывает. По мелочи.
– Хм. Так и запишем: «без определенной специализации». Продолжим. Вы когда-нибудь занимались неугодным Церкви магическим искусством? Например, некромантией или демонологией?
– Нет, никогда не занимался. Если на то пошло, то можете отметить, что я вообще не способен к некромантии или демонологии.
– Так и запишем: «не занимался». А к чему вы способны?
– Ну, я довольно неплохой артефактор, овладел несколькими приемами строительной магии, имею познания в алхимии и трансмутации неживой материи, лекарских техниках и зельеварении… и всякого еще по мелочи. Правда, преподаватели всегда отмечали у меня склонность к боевой и целительской магии.
Монах поднес перо к бумаге, но помедлил.
– В каком возрасте вас взяли на обучение, чар Тобиус?
– То ли в пять, то ли в шесть. Рыбак, который меня «выловил», не уточнил даты моего рождения у родителей, ему было важно лишь то, что я еще не слишком взрослый и смогу стать цивилизованным магом.
– Вы помните свою семью?
– Смутно.
– Кого помните лучше всего?
– Мать, наверное, или сестру. Не знаю, чье это было лицо.
Волшебники не заводили семей. Никогда. Они могли иметь любовниц, могли иметь детей, но не могли исполнять родительских обязательств. Не были способны и даже не пытались этого исправить. Джассар Ансафарус сказал, что магия – важнейшее из искусств, и маги должны предаваться ей самоотверженно, блюсти ее своим первейшим интересом и самой главной ценностью в жизни. Так было сказано, и сказанное стало законом магии, опираясь на который ортодоксальная Академия Ривена забирала малолетних детей с Даром у родителей и воспитывала сама. У мага не должно быть иной семьи, кроме Академии, и иного интереса, кроме магии, он не имеет права любить что-то сильнее, чем ее.
– Вы хотели бы встретиться с ними?
– Нет.
– Отчего же?
– А зачем? В детстве многие об этом мечтают, но, покидая стены Академии, мы являемся уже совершенно иными существами. Это своего рода форма морального уродства, если хотите. Наша семья – Академия Ривена, и иной нам не надо. Порой нам даже неинтересно, откуда мы родом, потому что не являемся больше людьми в привычном понимании этого слова.
– А вы? Вы помните, откуда вы взялись?
– Я… я точно помню лопасти ветряной мельницы. Наверняка я сын мельника и не испытываю неудобства по этому поводу.
Волшебник пристально вглядывался в лицо серого монашка, скованное неизменным выражением бессмысленной расслабленности. Его тонкие губы растянулись в прямую полоску, морщин не было, жуткие серые глаза смотрели и будто ничего не видели. Если душа человеческая действительно есть меч, коим ангелы в конце времен будут разить демонов, как утверждает Амлотианская Церковь, то петрианцы преуспели в вытравливании из своих «мечей» любых посторонних примесей, сиречь страстей. Они прижизненно стали как мечи – серыми, твердыми, холодными, не ведающими ни страха, ни жалости, словно неживые.