Беломорье
Шрифт:
Егорка снова повалился на снег.
— Вот незадача, — озабоченно забормотал Васька, — кругом беда получилась. На спине тебя потащу, так ты на мне замерзнешь… За лошадью сбегать, так кто ее даст, да и заледенеешь ты за это время. Разве что труп привезу…
— Поесть бы, — еле прошептал Егорка. — Утром одни тресковы головы хлебал. — И, прижимаясь головой к бедру сверстника, он задремал.
Васька растерянно молчал, не зная, что придумать.
— Ну, Егорка, никак смерть за тобой пришла! — в отчаянии, каким-то чужим, по-бабьи тоненьким голоском, вдруг выкрикнул
Выкрик дошел до сознания Егорки.
— Не дай помереть, — чуть слышно выдохнул он, — не дай!
Васька схватил Егорку за плечи и стал подымать.
— Да ведь саввинская келья рядом, — у Васьки от радости даже голос осекся. — В келью… говорю тебе… да ну, подымайся!
Он с трудом взвалил Егорку себе на спину и, поддерживая его за перекинутые через свои плечи руки, поволок в лес.
— Аккурат по просеке выйдем к келье… Ну, переступай ногами… в мои следы ступай!
Было бы легче пройти оставшиеся четыре версты по накатанной дороге, чем полверсты брести по глубокому снегу, но расчет во времени не позволял целый час тащить по морозу легко одетого Егорку.
— Двигай ногами… двигай! — твердил Васька, следя, чтобы лежавший на его спине Егорка передвигал ногами. — Близко ведь… совсем близко!
Хотя келья была действительно близко, оба порядком измучились, пока не раздвинулась узкая полоса просеки и у самого ручья, на фоне черных стволов и еловых ветвей, забелела крыша домика, где еще год назад в уединении доживал свой век древний старец Савва.
По священному закону севера, в печи были чем-то аккуратно сложены высохшие дрова, а на божнице лежал коробок спичек, надо было лишь поджечь приготовленные для растопки куски бересты. Егорка стоял, прислонясь спиной к печному зеву, и чувствовал, как спасительное тепло обволакивает его тело. Вскоре келья прогрелась. Егорка задремал.
Как только дрова в печи прогорели, Васька перетащил дремавшего Егорку на скамью, а сам пошел в селение добыть кусок хлеба. Василию нельзя было заходить домой, так как предстояло бурное объяснение с отцом, которому надо было объявить о принятом решении навсегда уйти из родительского дома. Поэтому Васька пошел к Дарье и рассказал ей о происшествии.
— Головы тресковы есть, а куска хлеба и в помине нет, — не глядя на него, проговорила старуха. — Оттого-то парень и занемог гораздо, ведь третьи сутки хлеба не видел. Болела я…
Дарья не докончила, но Васька понял: некому было идти «по кусочки».
— А где Настюшка? — отрывисто спросил он.
— Как всегда, у Родионовой спасается. Пойди к ней.
Войдя в дом зажиточной старухи Родионовой, Василий успокоил Настю и, обильно нагруженный стряпней, вновь отправился к Егорке.
В келье было тепло. Егорка еще спал. Васька подвинул его к стене и лег рядом.
Уже совсем рассвело, когда он проснулся от удара Во сне Егорка откинул руку на его лицо. «Хорошо, что хоть нос не проломил. Не понять, как Настюшка с этаким зубов не лишилась?» — Василий опасливо ощупал нос и губы. Уснуть больше не удалось. Лежавший на аналое перед божницей узелок со снедью манил так сильно, что Васька не вытерпел и, кусок за куском, проглотил две
Егорка очнулся лишь к полудню, некоторое время лежал молча, соображая, почему он здесь очутился.
— Выходит, что ты меня от смертушки спас? — хриплым после сна голосом заговорил он.
— Выходит.
— Как ты подоспел?
— В Вирму с Федькой да с Васькой Долгим да с Васькой Меньшим ходил договариваться. На беляевский завод ладим поступать.
— А как старик?
— Воевать будет, пожалуй, кулаки в ход пустит, а все же не закабалюсь! Жизня моя вся впереди! Почитай все сорокские ребята ладят от покрутчины отбиться… А ты чего в Посаде мастерил?
Хотя Васька был надежным товарищем, Егорка все же не захотел рассказывать ему правды.
— До смерти жрать хочется, — и Егорка выплюнул набежавшую слюну. — Пожалуй, сдохнешь от тресковых голов…
— Ваша новая сродственница Лукерья Федоровна Родионова, чтоб вам не сдохнуть, гостинцы прислать изволила. — И Васька комично поклонился, развертывая узелок со снедью.
Чавканье двух жадно жующих ртов лишь изредка перебивалось репликами о райском житье богачей, о горькой доле обоих пирующих, которые по злой воле судьбы обречены были весь век вековать в рибушниках.
— Мой дедко старику Федотову спину гнул, батька — самому Федотову, а мне к Ваньке Губошлепу в кабалу идти… А вот и не выйдет! — Васька с силой стукнул кулаком по лавке. — Зубы мне старик вышибет, а все равно на завод уйду! Там набор объявлен.
— Не пустит тебя старик…
— Ног моих ему не связать. К федотовской снасти я пальцем еще не коснулся. Прибивайся к нам, а? За тобой у Федотова долгов нет? — Васька невольно усмехнулся: — Твой-то батя самовары лудил, а на тоню носа не называл.
Егорка резко отвернулся, он не терпел, когда ему напоминали, что отец его был не помор, а бродячий цыган.
— Пустое говоришь, Васька. — Егорка старался подавить в себе раздражение к сверстнику, только что спасшему ему жизнь и добывшему еды.
— Чего злишься? — добродушно удивился гот.
— А скажи на милость, в чем разница: что покрута, что заводский! Тот же холод, та же грязь. На становище хоть свежей тресковой печени досыта жрешь, а на заводе от черной корки зачахнешь!
— Па заводе жизнь вольнее. Захотел и ушел с него, иди по бел свету счастье ищи…
— Пока ищешь, с голоду одряхлеешь!
— А ты хоть и породнился с Мошевым, но тоже чуть с голоду на дороге не замерз!
Это было горькой правдой, и Егорке нечего было ответить. От сытной еды утомленных и изголодавшихся парней снова стало клонить в сон. Егорка улегся на лавке и почти тотчас заснул. Подвинув его к стенке, Васька улегся рядом и тоже вскоре захрапел.
Проснувшись, Егорка торопливо вскочил на ноги. Морщась и замысловато сквернословя, он стал осторожно ощупывать ноющие мышцы ног.